Сухово-Кобылин: Роман-расследование о судьбе и уголовном деле русского драматурга - Владислав Отрошенко

Но чудо невозможно. Бог отсутствует в фишках маленьких игр и в бурлении искусственных страстей. Рушатся неизбежно сложные построения, возведенные на хрупких опорах. Три карты Германна, крапленая колода Ихарева, фальшивый бриллиант Кречинского… Роковые атрибуты игры. Причины фатальной гибели героев. И вопль Кречинского под стук полиции в дверь возвещает о недостижимости счастья для игрока, о трагической невозможности соединить игру с жизнью: «Сорвалось!!» Бриллианты и страсти должны быть подлинными.

Не игру в картишки, конечно, но самоубийственную игру в жизнь возвел Кобылин «в перл создания». Оттого и не сделал он Кречинского ни вором, ни подлецом. Но ему самому, именно ему, создавшему блестящий образ игрока, судьба уготовила обвинения пострашнее сенатских. Журналисты, мемуаристы, литературоведы разных эпох азартно обвиняли его в том, что он, словно расчетливый и бездушный игрок, актерствовал и лгал полвека — в дневниках, в письмах, в произведениях; что он превратил свою 86-летнюю жизнь в чудовищную игру, в страшный театр… Для кого? Для себя самого, для родных, для близких… Для грядущих исследователей, которые станут разбирать архивные «единицы хранения» — сокровенные писания Александра Васильевича Сухово-Кобылина…

ГЛАВА ДЕВЯТАЯ

Этот мир весь рушится или, лучше, уже разрушился — и меня качает. Я этой качки выносить не могу и в то же время сам не знаю, куда идти…

На одном из представлений «Свадьбы Кречинского» в Александрийском театре в ложу к автору во время антракта зашел молодой человек в мундире чиновника Министерства юстиции.

— Господин Сухово-Кобылин?

— Да… С кем имею честь?

— Это неважно… Вот конверт, распечатайте его при мне и прочтите… и… вы можете передать со мной устный ответ.

Александр Васильевич разломил сургуч и вытащил из конверта свернутую вчетверо записку. Слова были написаны с изящными завитушками, тонко отточенным пером:

«Милостивый государь,

мне стало известно, что Вы находитесь в Петербурге (вопреки данной Вами подписке о невыезде — но я, вслед за графом Закревским, закрываю на это глаза), а посему думаю, что у Вас, несмотря на всю Вашу занятость делами российской сцены, найдется время, чтоб заглянуть на часок ко мне для разговора по Вашему другому, давно уже затянувшемуся делу, кое требует неотлагательного решения. Я готов Вас принять от трех до пяти часов пополудни. Сообщите подателю сего, соблаговолите ли Вы явиться и какого дня мне Вас ждать. За сим честь имею поздравить Вас с шумным успехом Вашей комедии и пожелать Вам новых побед на поприще изящной словесности, коего и я,

Министр Юстиции граф Панин, считаю себя не чуждым. Мая 11 с. г.». Александр Васильевич несколько раз перечитал записку, убрал ее в карман и, подыгрывая таинственности, которую напускал на себя молодой чиновник, поманил его пальцем, подмигнул ему с заговорщицким видом, жестом принудил его нагнуться, и когда тот подставил ему покрасневшее от волнения ухо, проговорил так громко, что было слышно в соседних ложах:

— Передайте графу, что я буду завтра! Чиновник быстро выскочил из ложи, споткнувшись на ступеньках.

Попугаи в кабинете Панина настороженно притихли и, поворачивая хохлатые головки, внимательно рассматривали гостя. А гость тем временем рассматривал их сановного хозяина: «Он очень высок ростом, сутуловат, дурно сложен. Лицо холодное, умное — глаза серые, круглые — нижняя губа несколько выдавшаяся вперед. Голос медленный и беззвучный. Вообще натура холодная, несколько английская, но не без доброты. Движений сердца нет, но служитель правды, как ее сам поймет».

Правду граф Панин понимал своеобразно. Он не верил в наивную глупость, что правда может восторжествовать сама собой, и потому в своем ведомстве давал взятки чиновникам по собственным своим делам, полагая, что теплое обворожительное сияние казначейских билетов нисколько не затмит правду, а только украсит ее радужным нимбом и сделает просто правду святой правдой.

— Господин… э… господин… Не знаю даже, как мне теперь называть вас. Господин сочинитель, что ли?.. Ну, словом, Александр Васильевич, милостивый государь. Я очень рад, что вы вняли моей просьбе и явились ко мне, так сказать, в блеске всей вашей славы. М-да.. Но только зачем же вы так неаккуратно подшутили над моим курьером?

— Виноват, граф, это театр… заражает игрой…

— Ладно, ладно… Театр! Бог с ним совсем. Поговорим о вашем деле… Дело об убийстве московской купчихи Луизы Ивановны Симон-Деманш — так, кажется, оно называется?

— Вам виднее, ваше высокопревосходительство.

— Виднее… виднее… Мне видно вот что. У вас есть сильные покровители. И… я рад за вас. Великая княгиня Мария Николаевна… — Панин сделал паузу и быстро взглянул на Александра Васильевича, — …изволила проявить большое участие к вам. Я имел честь беседовать с ней, и она склоняется к тому, чтобы вы были освобождены от суда.

Посетитель молчал. Панин смотрел на него выжидающе.

— Но это еще не всё, — продолжил он мягко и вкрадчиво, как будто уговаривал Александра Васильевича продать рысака по сходной цене. — Сама императрица прислала мне письмо с приказанием, чтобы дело было закончено, и оно будет закончено, и чтоб я принял во внимание подробности этого дела, и они будут приняты во внимание. Она пишет мне, что и государь желает благополучного для вас окончания дела. Что вы на это скажете?

— Я, право, не знаю, господин министр, для меня это неожиданное и счастливое благодеяние… но ваши убеждения…

— Что убеждения?.. Да, у меня есть свои убеждения. Сильные убеждения. Напрасно иногда думают противное. Но по долгу верноподданнической присяги я считаю себя обязанным прежде всего узнать взгляд государя императора. И если я узнаю, что государь смотрит на дело иначе, чем я, — я долгом считаю отступить от своих убеждений и действовать даже наперекор им. С тою и даже большей энергией, как если бы я руководствовался моими собственными убеждениями. Вам ясно теперь?

— Ясно, ваше высокопревосходительство.

Через две недели после этого разговора, 26 мая 1856 года, когда Александр Васильевич был уже в Москве, ему доставили на дом копию «Предложения» министра по делу об убийстве Деманш. «Г. Министр Юстиции, — гласил документ, — полагает: Титулярного Советника Александра Васильевича Сухово-Кобылина, а равно и дворовых людей Ефима Егорова, Галактиона Козмина, Пелагею Алексееву и Аграфену Кашкину от всякой ответственности по делу об убийстве Московской купчихи Луизы Ивановны Симон-Деманш оставить свободными».