Сыновья - Василий Смирнов

— Что-то знаком мне сей тракторист. — Михаил подмигнул.

— Молчи, — тихо сказал ему Семенов.

— А про казначея Павла слыхали, из «Нового пути»? — спросила Ольга Елисеева. — Какая с ним история недавно приключилась. Шел он по бригадам авансы раздавать. Лесом шел и прельстился на грибы. Брал, брал грибы в шапку да шкатулку с деньгами где-то и потерял… И что же вы скажете? Нашла Александра Козлова. Бруснику брала и нашла. Отдала… Пять тыщ лежало в шкатулке.

— А я все еще мучаюсь, — признался Петр, захмелев. — Старым мучаюсь. Буянка своего видеть не могу, так во мне все и переворачивается.

— Полно, Петр Васильевич, поклепы на себя напрасные возводить, — сказала Анна Михайловна. — Кушай-ко… пирожка отведай, колбаски.

— По горло сыт. Не-ет, брат, душа-то у нас еще черная… Ну, на хороший конец, серенькая. Далеко-о до светлой души!.. Но будет она. Верю. Не зря воевали.

— Воевать нам еще придется, — значительно сказал Костя Шаров, закуривая папиросу.

И все мужики за столом, как-то сразу протрезвев, согласно кивнули Косте и сурово нахмурились.

— Не миновать.

— Мир-то надвое расколот.

— Фашизма башку подняла.

— Неужто правда, что про фашистов пишут? — спросила Анна Михайловна.

— Врать незачем.

— Да это не люди, звери какие-то!

— Именно, — подтвердил Николай. — Звери, которые всех сожрать хотят. А нас в первую очередь.

— Подавятся!

Петр ударил по столу кулаком так, что подпрыгнули и загремели тарелки и вилки.

— Стеной встанем за свою жизнь. Вот!

— Не приведи, господь, войну… — вздохнула Ольга, отодвигая подальше от мужа стопку и вино.

Анна Михайловна промолчала. Как всегда, ей вспомнился муж, и стало тяжело и грустно. Украдкой она взглянула на сыновей. Неужели будет время, когда и их придется ей провожать? Проводит, да и не встретит никогда…

— Кушайте, гости дорогие, кушайте, — принялась она снова угощать, отгоняя тревогу, вдруг охватившую ее.

Она была рада, что разговор вскоре перешел на колхозные дела. Толковали о льне — своем богатстве.

— Слыхал я, льны наши брагинские имеют историю давнюю, — сказал, между прочим, Николай Семенов. — Любопытная история, вот послушайте… Сказывают старожилы, в восьмидесятых годах заимел эти семена мужик один из деревни Морганово Крюковской волости. Да как его звали, постой?.. Иван, нет. Тимофей, вроде Иванович, по фамилии Смирнов. Вот как его звали, точно. Смирный был мужик, аккурат по своей фамилии. Сказывают одни, что семена льна Тимофею принесла жена в приданое, до замужества она, слышь, батрачивала в Твери, у барина какого-то льном раздобылась. Другие спорят — мол, Смирнов сам привез льносемена из Питера. Отходник был Смирнов-то, по кузнечному делу мастер… Так, нет ли, раздобылся наш Тимофей новым льном и посеял. И что же вы думаете? Уродился лен в первый год редкий-прередкий, прямо смотреть срамота.

— Бывает, — согласилась Анна Михайловна, — с землей не породнился, чужаком рос.

— Ну, Смирнов этот, стало быть, разобиделся, хотел все семена на масло сбить, да сосед отговорил, Лука Фадеев. Дошлый был человек, жадный, проныра, попросту сказать, по-нынешнему — кулак. Подметил он, что смирновский лен хоть и редок, да высок, стеблем тонок и в волокне серебристого отлива, нежен, прямо девичьи косы. Откупил он у Тимофея все до единого зернышка и такой лен на другой год вырастил — барышники на базаре прямо с руками волокно рвали. Он цену ломит, а им нипочем, давай — и все тут.

— Промазал твой Тимофей, дурак, дурак! — воскликнул Петр Елисеев, с интересом следя за рассказом.

— Дело ясное. Поахал Смирнов, да поздно. Лука горсти семян не дал, как уж он ни кланялся. Затвердил Лука одно: примета, слышь, есть, — разживутся семенами соседи — переродится лен. На сегодняшний день сказать — боялся конкуренции… Десять лет охранял льняное серебро Фадеев, разбогател страсть. Только одни раз сдал, заговорил ему зубы весельчак Ефим Селезнев, что в Брагине жил, может, помните?

— Это который гармошки делал?

— Он самый. Батрачил Ефим у Фадеева, погорел, и уж как он своего хозяина обломал — не знаю, только отвалил ему Лука два пуда и клятву взял: даже отцу родному не давать льна на развод. Побожился Ефим, а как снял первый урожай — роздал семена в Брагине по хозяйствам. Сейте, говорит, братцы, назло Фадееву. Уж больно он, жила, давил меня в батраках. Сейте больше — может, счастье нам привалит… Вот так и дошел до нас брагинский лен, — закончил, усмехаясь, Николай и поднял стопку. — Выпьем, что ли, за лен наш счастливый?

— Воистину счастливый, — откликнулась Анна Михайловна, чокаясь. — И еще счастливей будет, коли мы по клеверищу станем сеять. Лен и клевер — что муж и жена, завсегда вместе.

— Ноне это не обязательно, — рассмеялась Катерина, косясь на Костю. — Вот Игнаша со своей женой разбежался.

— Того, знать, стоила… Лен — растение сурьезное. Трудов не пожалей — лен тебя отблагодарит. Я десять центнеров волокна берусь с гектара дать.

— Высоконько хватила, Михайловна!

— Десять — сбесят.

— Мирись скорей на пять!

— Десять, — не уступала Анна Михайловна. — Помяните мое слово, дам десять. Я тебе, Коля, скажу, в чем секрет: в густоте посева и чтобы ленок выстоял. В Бельгии, чу, сетки такие железные употребляют, чтобы не полег лен. Ну, а мы жерди приспособим, веревки да колышки. Я все обдумала. Вот еще этого супе… супостату раздобыть.

— Суперфосфату! — захохотал Михаил. — Малограмотный язык у тебя, мамка.

— Верно, малограмотная я, — призналась Анна Михайловна. — Поучиться бы мне немножко.

— За чем дело стало? — весело сказал Семенов. — Учись. Одобряю. Прикрепим к тебе учительшу. Овладевай наукой. Ребята тоже помогут.

— Подсобим, — вставил Алексей свое первое слово в застольную беседу.

— Обучим, как по алгебре пироги печь, — рассмеялся опять Михаил.

— Цыц! — грозно прикрикнула на него мать. — Я не шучу… Чем зубы над матерью скалить, лучше бы сыграл на гармошке.

— Любота! «Барыню»!.. На одной ноге спляшу!

Пир был в самом разгаре. От выпитой наливки у Анны Михайловны немного шумело в голове. Все были веселы, но не пьяны, говорили громче обычного. Анна Михайловна зажгла лампу-«молнию», и от ее ровного яркого света заиграли самоцветами стаканы с крепким чаем, рябиновка и спотыкач, графин с пивом. На душе стало еще легче, веселее. Не хватало только музыки.

— Потрудись, Миша, на общую пользу, — попросила Ольга.

Михаил живо вылез из-за стола, взял баян и, склонив кудрявую голову к мехам, точно прислушиваясь, как вздыхает, плачет и смеется гармонь, рассыпал плясовую.

— Выходи, у кого ножка легкая!

— Была легкая, да укатали Сивку крутые горки…

— Топни, топни в новой избе, — подзадоривал Петр Елисеев Анну Михайловну. — Не бойся, пол не проломишь… Катерина, Костя, молодожены, а вы что же?

Как всегда, первым плясать никто не решался, стеснялись. Даже Никодим, нахваставшись, прилип к табуретке и лишь притопывал здоровой ногой под столом. Но пляска была нужна, это чувствовали и желали все, и Николай Семенов, бросив недокуренную папиросу, поднялся из-за стола.

— Разучились? — спросил он насмешливо. — Могу напомнить маленько… Ре-же, Миша!

Высокий и ладный, прошел он к гармонисту, постоял, словно подумал, и, взмахнув руками, как крыльями, неслышно полетел по избе.

— Bo-на! Знай нашего председателя… везде передом! — восхищенно прохрипел Никодим, ерзая на табуретке.

Николай подлетел к Анне Михайловне и, не спуская с нее светлых смеющихся глаз, топнул, закинул руки за спину и отступил зазывной чечеткой.

— Ну, держись!

Анна Михайловна сорвала с головы платок, для чего-то вытерла губы, махнула платком и пошла, как умела, по кругу.

— Покажь, покажь ему!

— Не ударь лицом в грязь, Михайловна!

Николай пустился вприсядку.

Еще не кончила плясать первая пара, как грохнул табуреткой Никодим. Прибаутничая, он завертелся на больной ноге, выделывая здоровой замысловатые коленца.

— Бабоньки, молодочки, неужто старику поддадитеся? — закричал он.

— Как бы не так, — сказала Катерина и, шумя шелковой юбкой, смело вошла в круг.

Дарья и Ольга снисходительно рассмеялись. Нет уж, не ей плясать, мужиковатой, деревянной, как ступа, молодухе.

Никодим захромал к ней, игриво обнял за широкую талию. Катерина отвела его руку, не спеша оправила платье и ударила в ладоши. Все увидели, как затрепетали ее угловатые, вдруг ставшие мягко-круглыми плечи. Точно отделившись от пола, завертелось упругое, сильное тело Катерины.

— Царь-баба… ух! — тихо выругался Петр Елисеев и переступил занывшими ногами.

Уже давно Никодим отступил к стене, затихли ошеломленные гости, давно Костя Шаров ревниво следил за женой. Михаил перебрал все плясовые мотивы, однако пальцы его никак не успевали за темпом танца. Но вот Катерина выпрямилась, точно скинула ношу, и, замедляя движения в такт музыке, бережно понесла по кругу свое полное, сытое счастьем тело. И сразу, будто застыдившись, убежала за стол, под восторженные хлопки и крики «браво». Она подсела к мужу, а тот, сердясь на что-то, отодвинулся.