Сыновья - Василий Смирнов

— А? Чего? — тревожно откликнулся он, поднимаясь на локти, таращась на свет и не понимая со сна.

— Говорю — подсобишь али не выспался?

— Подсоблю, — сипло ответил Алексей, приходя в себя.

— Может, и мне… дельце какое… найдется? — спросил Михаил, зевая и потягиваясь.

— Найдется, — добро сказала мать, — делов прорва, не знаю, как управиться… Вставай.

Втроем принялись они за стряпню. От Михаила, впрочем, помощь была невелика. Он больше работал языком и все пробовал, что подвертывалось под руку, — студень, изюм, сдобное тесто, даже от малосольного судака, который с вечера мокнул в воде, отрезал кусочек, пожевал и выплюнул.

— Одна соль… не соответствует своему названию.

Зато Алексей старался и, помалкивая, так быстро и круто замесил тесто для пирогов, что вызвал одобрение матери.

— Жена с тобой не пропадет.

— Вот еще… Я и не женюсь… больно нужно, — пробормотал сын.

— Сказывай… Не вижу я, кто по десять раз на день мимо окошек пробегает.

— Мало ли народу ходит по дороге! Не запретишь.

— А надо бы… В отца, даром что не косая, — проворчала мать. — Экое золото нашел!

— Отец тут ни при чем, — буркнул Алексей, отворачиваясь.

— Одна порода — и слава одна… Стыда у ней нет, чисто камень, а не человек. Перебралась к тетке, и горюшка мало.

— Не каждое горе со стороны видно, — не сдавался сын.

— А и таить-то нечего, один срам, — отрезала Анна Михайловна. — Другая бы на улицу не показалась. А ей хоть бы что, стриженой… Знай шляется под окошками.

— Правильно, правильно, Михайловна. Я ее вот как-нибудь по длинным ногам поленом угощу, — отозвался Михаил, ловко переводя разговор на шутку.

— Ты Настю угости. Она всю воду у нас в колодце вычерпала… тебя по вечерам поджидая, — оборонялся брат.

— Что же, Настя — девушка симпатичная, передовая. Я ее в комсомол рекомендовал. Поленом-то крестницу словно бы и неловко… не по уставу, — отшучивался Михаил. — Нет, ты послушай, Михайловна, — болтал он, — иду я третьего дня из конторы, подзапоздал, темно… Подхожу к дому и слышу — за углом шабаршит. Не иначе, думаю, Строчихина корова, шатунья, мох рогами ковыряет. Ну, постой, думаю, задам я тебе. Снимаю ремень, подкрадываюсь… II только собрался огреть, вдруг корова-то и заговорила человеческим голосом: «Ах, Леня, — говорит, — поедешь в город, на завод — и я с тобой. Страсть хочу инженером быть». А он, наш Леня, корову-то… извиняюсь, будущего инженера — чмок, чмок!..

— Это еще какой завод? — Анна Михайловна нахмурилась, пытливо взглядывая исподлобья на Алексея.

— Не могу знать, — ответил Михаил за брата. — Должно быть, машиностроительный, Алексей Алексеевич спит и видит себя механиком.

— Никуда я вас не отпущу, — сурово сказала мать, — и не выдумывайте.

— И не отпускай Лешку, обязательно не отпускай, — со смехом подхватил Михаил. — Уедет — копейки не пришлет. Всю выручку на Лизочку потратит. Как же, элеватор, прямо сказать — небоскреб. Которая на платье и тремя метрами обойдется, а ей все пять да пять… Я бы запятился от такого крепдешина. Я, например, как кончу летную школу, первое свое жалованье…

— На велосипед, — подсказал брат.

— Нет, иду на почту и посылаю Михайловне…

— Баян в подарок.

— Ну, будет вам, будет, замололи мельницы, — сказала, посмеиваясь, мать. Раскрасневшаяся от огня, она легко подняла на шесток чугун с водой, прихватила тряпкой кринку с убежавшим молоком и заодно посмотрела румянившуюся на сковороде баранину. — Скоро ли картошку начистишь, летун еропланный?

— Сию минуточку. Кстати, Михайловна, — вкрадчиво сказал Михаил, не спуская глаз с печи, — пивко-то надо бы исследовать… не скислось ли. Разрешите навести пробу опытному лаборанту. А с чем у нас сегодня лапша будет?

Анна Михайловна уронила кочергу.

— Ай, батюшки! Про лапшу-то я и забыла. Пес ее задери!.. Ведь с курицей хотела.

— Которой прикажете свернуть головку? — живо спросил Михаил, хозяйничая на печи с кувшином. — Пивцо в самый аккурат, злое, в нос бросается. Чистая брага… пробуйте, пока не заткнул… Хохлушку или Чернуху резать? Можно обеих.

— Бесхвостую, ее самую, Чернуху, — распорядилась мать, — корм жрет, а яиц от нее не видывали… Да как опалишь курицу, сбегай к Никодиму, — наказывала она, расторопно управляясь разом с несколькими делами, — стол попроси, скамей парочку, посуды там… Скажи Никодимушке, чтоб приходил ужо непременно, и зятя зови… Беда, сгорят у меня пироги, не знаю, как печет белое новая печка. Дров, кажись, чуть подбросила, а жару хоть отбавляй. Почернеет в уголь баранина… И тесто не поднимается, фу ты пропасть!

Но все шло хорошо, все сегодня удавалось Анне Михайловне.

Она ворчала и волновалась, а баранина румянилась себе да румянилась, плавая на сковороде в жиру и соку, и тесто для пирогов поднялось вовремя белой шапкой над квашней, пышное, сдобное, и студень был крепкий, хоть ремни из него режь, и пиво чуть не вышибало из кувшинов.

«Никогда у меня еще не бывало такого праздника. Только бы перед гостями не осрамиться», — думала Анна Михайловна, летая по кухне в приятных хлопотах.

Шаркая обсоюженными валенками, в избу влез Ваня Яблоков, с порога вобрал дрогнувшими ноздрями аппетитные запахи и, не снимая шапки, только поправив ее, громко и весело заговорил:

— Иду мимо, гляжу, дым из трубы валит, прямо как на фабрике… и огонь во все окна полыхает. Уж не пожар ли, думаю, в новом дому, дай проведаю, зайду… Здравствуйте! Жару тебе в печь, Анна Михайловна!

— Спасибо, Ваня, — ласково отозвалась Анна Михайловна и, понимая, что означает это раннее посещение, оторвалась на минуту от печки и поднесла стопочку. — Выкушай.

Яблоков изобразил на лице полагающееся в таких случаях изумление:

— Что ты, Михайловна, да разве я за этим!.. Я так… вижу, дым больно валит, дай, думаю…

Но рука его, не слушая хозяина, уже приняла и бережно держала стопку. Яблоков покосился на стопку, точно удивляясь, откуда она взялась, хотел еще что-то сказать, но стопка сама опрокинулась в рот. Ваня сладко зажмурился, проглотил и, уже закусывая селедкой и горячим картофелем, подсунутым Анной Михайловной, запоздало прохрипел:

— С праздником вас, с новым домом!

Анна Михайловна поднесла еще. Не отказываясь больше, Яблоков тотчас повторил и полез за кисетом.

— В которых колхозах праздничек, а у нас завсегда будни, — оживленно заговорил он, опускаясь у порога и подворачивая под себя колено. — Гнешь-ломишь хребтину за лето, и хоть бы тебе рюмку председатель когда поднес. Везде честь по чести День урожая справляют, а наш отмитинговал, а про остальное и не заикается.

— Бережливый человек, общественной копейки на баловство не изведет, — заметила Анна Михайловна.

— Да какое же это баловство? — обиделся Ваня. — Поработали хорошо, и отдохнуть надо в удовольствие. Прежде как? Год стараешься на хозяина, с ног валишься, а прикатишь из Питера — первым делом, стало быть…

Анна Михайловна оборвала:

— Брось ты про свой Питер. Сто раз слышала. Это ты вон Леньке болтай, он старого не знает, может, и поверит. А я-то сама встречала питерщика… не приведи господь!

— Нет, я, брат, та-ак жил… Ну, взять и нонешное время. Намедни иду Кривцом… Батюшки мои, столы вынесены на улицу… Чего только нет! — Ваня вскочил на ноги, потер руки и захлебнулся слюной. — Два барана зажарены, лопни мои глаза, так целехонькие на противнях и красуются. Гусятина с яблоками, пироги — что твои заслоны… Мед прямо ложками хлебают из бадейки. Вина — хоть облейся. Я было считать бутылки… куда там, сбился со счету!

— А не попробовал? — спросил Алексей, рассмеявшись.

— Отказывался… Зазвали… усадили… пришлось попробовать, — ответил Яблоков, важно приосанясь.

И, не дожидаясь вопросов, принялся длинно, с наслаждением рассказывать, как наложили ему гусятины полную тарелку и баранины, сало с нее так и течет, что вода, как завели бабы патефон, песни хором пели, как пирога он даже съесть не мог, два куска одолел, а третий в карман положил.

— Так нагостился, так нагостился… Н-ну, скажу тебе — чистый Питер, даже лучше Питера, — заключил он, восхищенно качая головой и причмокивая. — Не помню, как домой добрался… Прихожу, кричу ребятам: «Гостинца вам принес, пострелята!» Хвать за карман, а там нет ничего… пирога нет. Должно, потерял дорогой.

— А может, съел? — пошутил Алексей.

— Может, и съел, — серьезно сказал Яблоков. — Больно хорош был пирог-то… во рту тает… Не помню… может, съел.

Ваня помолчал, старательно обсосал хвост и голову селедки.

— Вся-то сладость жизни — выпить да закусить, — глубокомысленно промолвил он и вздохнул.

— Заработай — и выпьешь, — сказала Анна Михайловна, начиная сердиться. — Пить мастер, а на деле тебя нет… Да в работе самая сладость и есть!