Замогильные записки Пикквикского клуба - Чарльз Диккенс

Немного на свете мест скучнее и печальнее Марльборогских лугов, когда на них дует сильный ветер. Если вдобавок присоединить к этому пасмурный зимний вечер, грязную и скользкую дорогу, беспрестанное падение крупных капель дождя, и если, господа, ради опыта, вы мысленно подвергнете свои кости влиянию враждебных стихий природы, то нечего и говорить, вы вполне поймете справедливость этого замечания относительно Марльборогских лугов.

Пронзительный ветер завывал и прямо дул через дорогу, сообщая дождевым потокам косвенное направление, наподобие тех перекрестных линий, какими в школах украшаются ученические тетрадки. На минуту он смолкал, как будто истощенный в своих бешеных порывах, и вдруг опять и опять — ууу! — и ветер снова принялся реветь и свистать по широкому раздолью, по долинам, по холмам, по равнинам, по ущельям, собираясь со свежими силами и как будто издеваясь над слабостью бедного путешественника, промокшего до костей и проникнутого судорожной дрожью.

Гнедой рысачок, взмыленный и вспененный, поминутно фыркал, прядал ушами и забрасывал свою голову назад, выражая, очевидно, неудовольствие против буйства земных стихий; это, однако ж, не мешало ему трусить довольно верными и решительными шагами до тех пор, пока новый порыв ветра, неистовый и дикий, не заставлял его приостановиться на несколько секунд и глубже водрузить свои ноги в грязную лужу, вероятно, для того, чтоб предупредить опасность носиться на крыльях ветра по воздушному пространству. Расчет рысака обнаруживал в нем необыкновенную сметливость умной лошадки: он был так воздушен, желтая тележка так легка, и Том Смарт настолько бескровен, что без этой предварительной меры ураган неизбежно должен был бы умчать их на облаках за пределы видимого мира, и тогда… но тогда, вы понимаете, повесть эта не имела бы никакого значения и смысла.

— Ну, ну, черт меня побери, молодецкая потеха! — воскликнул Том Смарт, имевший весьма нелепую привычку вдаваться в бешеные клятвы. — Дуй, подувай, раздувай, — и провалиться бы мне сквозь землю!

Вероятно, вы спросите меня, зачем Том Смарт выразил такое нескромное желание провалиться сквозь землю и подвергнуться свирепому действию воздушной стихии: этого я не знаю и, следовательно, не могу вам сказать. Я передаю вам точь-в-точь слова моего старого дяди, или самого Тома Смарта, — что решительно одно и то же.

— Дуй, подувай, раздувай! — воскликнул Том Смарт к очевидному удовольствию своей лошадки, которая на этот раз заржала и встряхнула ушами.

— Развеселись, Сого! — воскликнул Том, погладив рысачка концом своей плети. — В такую ночь не разъедемся мы с тобой; только бы завидеть какой-нибудь домишко — и баста: ты в конюшню, я на боковую. Пошевеливайся, Сого! Чем скорей, тем лучше.

Не могу вам доложить, понял ли гнедой рысачок сущность увещаний своего хозяина или он собственным умом дошел до такого заключения, что стоять посреди дороги не было ни малейшей выгоды ни для него, ни для желтой тележки, — только он вдруг бросился бежать со всех ног, и Том Смарт уже не мог остановить его до той поры, когда он по движению собственной воли своротил направо с большой дороги и остановился перед воротами придорожного трактира, за четверть мили до конца Марльборогских лугов.

Том Смарт бросил вожжи, выскочил из тележки и окинул быстрым взглядом верхнюю часть придорожного трактира. Это было довольно странное здание из брусьев, обложенное тесом, с высокими и узкими окнами, пробитыми на большую дорогу, низенькая дверь с темным портиком вела в дом посредством пары крутых ступеней, которые могли заменить полдюжины мелких ступенек новейшего современного фасона. Яркий и веселый огонек проглядывал из-за решетчатых ставень одного окна, между тем как в другом противоположном окне, сначала темном, вдруг засверкало игривое пламя, отражаясь красным заревом на опущенной шторе. Это могло служить верным доказательством, что в этом доме был камин, только что затопленный. Заметив эти признаки комфортабельности взглядом опытного путешественника, Том Смарт направил быстрые шаги к дверям, поручив наперед свою лошадку заботливости конюха, явившегося теперь предложить свои услуги.

Минут через пять Том Смарт сидел уже в той самой комнате, где горело яркое пламя, и притом сидел перед камином, с наслаждением прислушиваясь к потрескиванью перегоравших углей. Одно уже это обстоятельство способно было распространить живительную отраду в сердце всякого рассудительного джентльмена, хотя бы он промерз насквозь до сокровеннейшего мозга в своих костях; но домашний комфорт на этот раз обнаружился в обширнейших размерах. Смазливая девушка в коротеньком платьице, из-под которого картинно рисовались чудные ножки, накрывала на стол белоснежную скатерть, и в ту пору как Том Смарт сидел перед решеткой, спиной к дверям, перед его глазами в большом зеркале над каминной полкой отражалась очаровательная перспектива зеленых бутылок с золотыми ярлычками, разнокалиберных банок с вареньем и пикулями, перспектива ветчины, сыра и жареной дичи, распространявшей самый соблазнительный запах. Все это могло служить удивительным утешением для усталого путешественника; однако ж, и это было не все. За буфетом, перед круглым столиком, уставленным чайными чашками, сидела цветущая вдовушка лет сорока с небольшим, очевидно, хозяйка этого дома и главная надзирательница над всем, что могло служить к созданию в нем покойной жизни. Был только один предмет, омрачавший прелестную картину: за чаем подле вдовушки сидел высокий, долговязый мужчина в сером сюртуке и светлых пуговицах, с черными бакенбардами и густыми курчавыми волосами. Это уж было не очень хорошо, вы понимаете почему: Том Смарт мигом догадался, что долговязый кавалер уговорит вдову покончить раз и навсегда с унылыми годами одиночества и провести вместе с ним остаток жизни, исполненной всевозможной благодати.

Надобно вам доложить, что Том Смарт был по своей природе смирен и кроток, как овца, и зависть отнюдь не была в его натуре; случилось однако ж, неизвестно какими судьбами, что долговязый мужчина в сером сюртуке со светлыми пуговицами расшевелил в его сердце весь запас желчи и вызвал в нем величайшее негодование, особенно в ту пору, когда на зеркальном стекле обрисовались несомненные признаки того, что долговязый пользуется благосклонностью цветущей вдовы. Том был вообще большой любитель горячего пунша, — я могу даже сказать — Том влюблен был в горячий пунш, поэтому ничего нет удивительного, если он, накормив свою лошадку и скушав сам три тарелки разного печенья и варенья, изготовленного хозяйкой, приказал себе, эксперимента ради, подать стакан горячего пунша. Эксперимент оказался вполне удачным даже сверх всякого ожидания, по той именно причине, что из всех предметов кухмистерского искусства цветущая вдова наиболее усовершенствовала себя в приготовлении горячительных напитков. Опорожнив влагу едва не с быстротой молнии, Том Смарт заказал другой стакан, и это отнюдь не удивит вас, господа, если вы потрудитесь сообразить, что горячий пунш, приятный и сладкий при всех решительно обстоятельствах жизни, должен был показаться очаровательным Тому Смарту, сидевшему в теплой комнате перед пылающим камином, тогда как ветер неистово бушевал и бесновался вокруг всего дома. Том Смарт, видите ли, праздновал, так сказать, свою победу над буйной стихией, и по этой-то причине заказал себе другой стакан горячего пунша, за которым следовал третий, четвертый и так далее. Сколько выпил он всего, я не знаю; но чем больше он пил, тем больше косился на долговязого гостя, и тем сильнее кипела желчь в его груди.

— Бесстыдный нахал, провал его возьми! — думал про себя Том Смарт. — Какого ему черта торчать за этим буфетом? Препасквильная рожа! Неужели у этой вдовы нет никакого вкуса насчет выбора достойных кавалеров?.. Скверный анекдот!

Здесь быстрый взор Тома Смарта отпрянул от камина на круглый стол, и, подозвав хозяйку, он поспешно заказал себе новый стакан пунша.

Должно заметить, господа, что Том Смарт чувствовал всегда особенное расположение к трактирной жизни. Уже давно воображение его лелеяло мечту — завести свой собственный трактир, стоять за буфетом в широком сюртуке и широких штанах без штрипок, запустив обе руки в глубокие карманы. Не раз ему случалось занимать первые места на веселых пирах и с наслаждением думать, что эти пиры могли бы продлиться до бесконечности, если б сам он был содержателем общего стола. Одаренный от природы ораторским талантом, он мог бы произносить великолепные речи в присутствии дорогих гостей, воспламеняя их жажду к заздравным тостам. Все эти мысли с быстротой молнии просверлили голову Тома Смарта, когда он допивал шестой уже стакан, заседая перед пылающим камином. Мудрено ли, что он чувствовал справедливое негодование при взгляде на долговязого верзилу, готового сделаться обладателем прекрасного трактира, тогда как он, Том Смарт, принужден будет в его пользу отказаться от своего истинного призвания.