Замогильные записки Пикквикского клуба - Чарльз Диккенс

— Как же их вытащили оттуда? — торопливо спросил мистер Пикквик.

— Дело темное, сэр, — отвечал Самуэль, значительно понизив голос. — Один пожилой джентльмен, кажется, совсем пропал без вести… то есть шляпу-то его нашли, это я знаю; но была ли в шляпе голова, это осталось под спудом. Но всего удивительнее здесь то, что бричка моего родителя опрокинулась в тот самый день и на том самом месте, где и когда ей следовало опрокинуться по предсказанию ласкового джентльмена. Странная оказия!

— Очень странная, — повторил мистер Пикквик. — Однако ж, вычистите поскорее мою шляпу: кажется, зовут меня завтракать.

С этими словами мистер Пикквик сошел в гостиную, где уже вся почтенная компания сидела за накрытым столом. После завтрака каждый из джентльменов поспешил украсить свою шляпу огромной синей кокардой, сделанной прелестными ручками самой миссис Потт, и поскольку мистер Винкель вызвался сопровождать эту леди на кровлю домов, ближайших к месту будущего торжества, то мистер Пикквик и мистер Потт должны были отправиться одни в гостиницу «Сизого медведя», где уже давно заседал комитет мистера Сломки. Один почтенный член, с лысиной на голове, говорил у одного из задних окон речь перед шестью зевавшими мальчишками и одной девчонкой, величая их при каждой новой сентенции титулом «итансвилльских сограждан»; мальчишки хлопали руками и кричали «ура» изо всех сил.

Площадь перед «Сизым медведем» представляла несомненные признаки славы и могущества «Синих» граждан Итансвилля. Были тут стройные полчища синих флагов, расписанных золотыми буквами в четыре фута вышиной. Трубачи, барабанщики и фаготчики стояли на своих определенных местах, дожидаясь известных знаков для начатия торжественного марша. Отряд констеблей и двадцать членов комитета с голубыми шарфами приветствовали «Синих» граждан-избирателей, украшенных синими кокардами. Были тут избиратели верхом на борзых конях и другие многочисленные избиратели пешком. Была тут великолепная каретка, запряженная в четверню для самого достопочтенного Самуэля Сломки, и были еще четыре кареты, запряженные парой, для его ближайших друзей. На всем и на всех отражалось всеобщее воодушевление, жизнь и волнение: флаги колыхались, толпа ликовала, двадцать членов комитета и констебли бранились, лошади пятились, пешие гонцы потели, и все здесь собравшееся соединилось на пользу, честь и славу достопочтенного Самуэля Сломки, заявившего желание быть выбранным депутатом от бурга Итансвилля в Нижнюю Палату парламента Великобритании.

Громко закричали в народе, и сильно заколыхался один из синих флагов с девизом «Свобода прессы», когда выставилась в окне голова редактора «Итансвилльской Синицы», и оглушительные залпы громовых восклицаний раздались по всему пространству, когда сам достопочтенный Самуэль Сломки, в огромных ботфортах и синем галстуке, выступил на сцену, раскланялся толпе и мелодраматически пожал руку мистеру Потту, свидетельствуя ему искреннюю благодарность за поддержку, которой удостоился он, мистер Сломки, от его газеты.

— Все ли готово? — спросил достопочтенный Самуэль Сломки, обращаясь к мистеру Перкеру.

— Все, почтеннейший, все! — был ответ сухопарого джентльмена.

— Ничего не забыли, надеюсь?

— Ничего, почтеннейший, ничего. У ворот гостиницы стоят двадцать человек, которым вы должны пожать руки: они умылись и причесались для этого торжества; тут же шестеро маленьких детей, которых вы должны погладить по головке и спросить у каждого — сколько ему лет. На детей советую вам обратить особенное внимание; это всегда производит сильный эффект.

— Постараюсь.

— Да не худо бы, почтеннейший, — продолжал сухопарый джентльмен, — то есть я не говорю, чтоб это было совершенно необходимо, однако ж, очень недурно, если б вы поцеловали кого-нибудь из этих малюток; такой маневр произвел бы сильное впечатление на толпу.

— Не могу ли я поручить эту обязанность кому-нибудь из членов комитета?

— Нет, уж если целовать, так целуйте сами: эффект будет вернее, ручаюсь, что это подвинет вас на пути к популярности.

— Ну, если это необходимо, — сказал решительным тоном достопочтенный Самуэль Сломки, — надо поцеловать. Теперь, кажется, все.

— По местам! — закричали двадцать членов комитета.

И среди дружных восклицаний собравшейся толпы, музыканты, констебли, избиратели, всадники и кареты поспешили занять свои места. Каждый экипаж, запряженный парой, был набит битком, как сельдями в бочке. Карета, назначенная для мистера Перкера, вместила в себя господ Пикквика, Топмана, Снодграса и с полдюжины других джентльменов из комитета Сломки.

Наступила минута страшной тишины перед тем, как надлежало выступить самому достопочтенному Самуэлю Сломки, вдруг толпа раздвинулась и закричала во весь голос.

— Идет, идет! — воскликнул мистер Перкер, предваряя многочисленных зевак, которым нельзя было видеть, что делалось впереди.

Раздались дружные восклицания со всех сторон.

— Вот он пожимает руки гражданам Итансвилля!

— Ура, ур-ра!

— Вот гладит он какого-то малютку по голове! — говорил мистер Перкер восторженным тоном.

— Ур-ра! Ур-р-р-р-а-а!

— Он поцеловал ребенка.

Толпа заревела неистово и дико.

— Другого поцеловал!

Новый оглушительный рев и гвалт.

— Всех перецеловал! — взвизгнул сухопарый джентльмен.

И, сопровождаемая оглушительным ревом, процессия двинулась вперед.

Как, вследствие чего и по какому поводу случилось, что по пути она столкнулась, смешалась и перепуталась с другой такой же процессией, и каким образом окончилась суматоха, возникшая по этому поводу, описать мы не в состоянии, потому, между прочим, что уши, глаза, нос и рот мистера Пикквика нахлобучились его шляпой при самом начале этих столкновений. О себе самом говорит он уверенно, что в ту самую минуту, как он хотел бросить быстрый взгляд на эту сцену, его вдруг окружили со всех сторон зверские лица, облака пыли и густая толпа сражающихся граждан Итансвилля. Какая-то невидимая сила, говорит он, вынесла его вдруг из кареты и втолкнула в самый центр кулачных бойцов, причем два довольно сильных тумака восприял он на свою собственную шею. Та же невидимая сила пособила ему взобраться наверх по деревянным ступеням, и когда наконец он снял свою шляпу, перед ним были его друзья, стоявшие в первом ряду с левой стороны. Правая сторона была занята «Желтыми» гражданами Итансвилля; в центре заседали городской мэр и его чиновники, из которых один — жирный глашатай Итансвилля — беспрестанно звонил в огромный колокол, приглашая почтеннейшую публику угомониться от страшной суматохи. Между тем мистер Горацио Фицкин и достопочтенный Самуэль Сломки, с руками, приложенными к своим сердцам, беспрестанно склоняли свои головы перед волнующимся морем голов, наводнявших все это пространство, откуда подымалась буря стонов, ликований, криков и насмешек, — исходил гул и шум, подобный землетрясению.

— Смотрите-ка, куда забрался Винкель, — сказал мистер Топман, дернув президента за рукав.

— Куда? — спросил мистер Пикквик, надевая очки, которые он, к счастью, имел предосторожность держать в кармане до этой поры.

— Вот он, на крыше этого дома, — сказал мистер Топман.

И точно, на черепичной кровле, за железными перилами, заседали в спокойных креслах друг подле друга мистер Винкель и миссис Потт, делая своим приятелям приветственные знаки белыми платками, на что мистер Пикквик поспешил отвечать воздушным поцелуем, посланным его рукой прелестной леди.

Этот невинный поступок ученого мужа возбудил необыкновенную веселость в праздной толпе, еще не развлеченной церемонией выбора.

— Продувной старикашка! — закричал один голос. — Волочится за хорошенькими девушками!

— Ах ты, старый грешник! — закричал другой.

— Пялит свои очки на замужнюю женщину! — добавил третий голос.

— Я видел, как он моргал своим старым глазом, — вскрикнул четвертый.

— Верзила Потт и не думает смотреть за своей женой, — прогорланил пятый, и залпы громкого смеха раздались со всех сторон.

Так как за этим следовали ненавистные сравнения между мистером Пикквиком и негодным старым козлом и многие другие остроумные шуточки весьма колкого свойства и так как все это могло очевиднейшим образом компрометировать честь благородной леди, то негодование в груди мистера Пикквика забушевало самым стремительным потоком, и бог ведает, чем бы оно прорвалось на бессовестную толпу, если б в эту самую минуту не раздался звонок, возвещавший о начале церемонии.

— Тише, тише! — ревели помощники мэра.

— Уифин, действуйте для водворения тишины! — сказал мэр торжественным тоном, приличным его высокому общественному положению.

Исполняя полученное приказание, глашатай дал новый концерт на своем неблагозвучном музыкальном инструменте, что вызвало в толпе дружный смех и остроты.