Собачья смерть - Борис Акунин

военного коммунизма, он знал, что самое лучшее место не в купе первого или второго класса, куда набьется людей, как селедок в бочку, а в общем вагоне, под скамьей. Мало кто про это знает. Ложишься на пол, под голову мешок, накрываешься тужуркой и спишь себе под стук колес. Даже уютно.

На рассвете сошел в Клину. Умников вроде него было не так мало, человек двадцать. Чекисты, слава богу, пока знают полицейскую науку плохо, иначе устроили бы здесь, на подмосковной станции, засаду. Всех, кто сошел, можно брать без колебаний — у каждого есть причины пробираться в столицу кривым путем.

Человеческая предприимчивость использует любые открывающиеся возможности, даже столь уродливые как объявленное после 30 августа чрезвычайное положение. На площади ждали частные повозки. Проезд до Москвы — сто рублей царскими, триста керенками или тысяча «советскими». Сидней взял рессорную коляску, запряженную парой крепких лошадок, за двойную плату и пообещал прибавить за скорость.

Доехали даже быстрее, чем нужно. Сидней вышел у Петровского парка и до вечера просидел там на скамейке. Ждал, когда стемнеет. Бороду и усы, указанные в числе примет «лейтенанта Рейли», он сбрил еще у Грамматикова, но куда денешь «нос кавказского типа с выраженными крыльями», «трапециевидный подбородок с ямочкой» и в особенности «хищное выражение глаз»?

* * *

У англичан есть два полезных слова, которые определяют главное человеческое качество: loser и achiever. Что примечательно, первое без труда переводится на русский — «неудачник». Для второго слова, означающего «тот, кто добивается успеха», точного соответствия нет. Это оттого, объяснял себе Рейли, что русские пессимистичны и любят печальный финал больше, чем хэппи-энд. В свое время Сидней установил закономерность, по которой всегда можно отличить ачивера от лузера. Если перед человеком стоят две задачи, трудная и легкая, лузер сначала берется за трудную, чтобы, одолев главное препятствие, потом уверенно справиться со вторым. Это большая ошибка. С трудной проблемой можно и не совладать, тогда ты остаешься ни с чем. Ты — лузер. Правильный метод, которым пользуются ачиверы, начать с более достижимой цели, вскарабкаться на небольшой холм и уже оттуда, победителем, подступаться к крутому склону. Даже если сорвешься, всё равно останешься не с нулем, тебе есть что записать в актив.

Никогда, даже при самых жестоких фиаско (их, увы, хватало) Рейли не проигрывал с нулевым счетом. Всегда было чем утешиться.

Так же и теперь он начал с задачи относительно несложной — со спасения Оленьки.

Темными улицами, обходя перекрестки, на которых стояли дозоры (в Москве, как и в Петрограде, был введен комендантский час), Сидней дошел до Малой Бронной.

Услышав голос любимого, Оленька радостно вскрикнула, обняла, не хотела выпускать. От нее пахло домом, нежностью, тихим счастьем.

Потом началась мука.

Он говорил — как можно доходчивей и выразительней, — а она не понимала. Всё переспрашивала: «Как англичанин? Как офицер? В каком смысле заговор?» Мотала головой, словно хотела проснуться. В глазах недоумение, смятение, ужас. Приходилось по несколько раз повторять одно и то же.

Заплакала — горько, жалобно, как маленькая девочка, и всё не могла остановиться. Это разрывало ему сердце. Он гладил Оленьку по голове, ждал, когда бедняжка задаст вопрос.

Наконец она пролепетала:

— Что же мы будем делать?

— Я исчезну. А тебе нужно сделать вот что. Где мой коричневый портфель?

Она принесла. Внутри были оставшиеся деньги, много. Сидней вынул половину, рассовал по карманам.

— Остальное отнеси в ЧК.

— Что?!

— Прямо утром. Скажешь, что твой жених — Сидней Рейли, которого все разыскивают. Ты заподозрила это только сейчас, сопоставив приметы. Заглянула в оставленный женихом портфель, а там пачки денег и пистолет.

Он сунул свой «браунинг» туда же. Ходить с пистолетом по городу, где тебя могут в любой момент остановить и обыскать, глупо.

— Тогда ты окончательно уверилась, что по наивности связалась со шпионом, и как честная гражданка пошла доложить «куда следует». Тебе будут задавать много вопросов. Отвечай правду. Ты ведь действительно ничего не знала.

— А если мне не поверят?

— Тому, кто добровольно принес триста тысяч, обязательно поверят. Еще похвалят. Квартиру перевернут вверх дном, но ничего не найдут. У тебя всё будет хорошо.

— Без тебя мне никогда не будет хорошо…

Она опять разрыдалась, прижалась, всё повторяла: не бросай меня, не бросай…

Терзать ее и себя было невыносимо. Он не остался ночевать, ушел.

Первая задача — технически легкая, но нравственно тяжелая — была исполнена, однако Сидней остался без пристанища. Где-то ведь надо жить?

Он дошел по безлюдному ночному городу до Замоскворечья. Через Устьинский мост перейти на другой берег не смог, там стоял караул. На Краснохолмском мосту никого не было, но там горели фонари. Не рискнул. Сделал крюк до дальнего Новоспасского, где не было ни освещения, ни дозоров. В Татарскую слободу попал только перед рассветом, валясь с ног от усталости.

Нужно было понять, на месте ли Хилл.

Окна темны, но это понятно — ночь. Затаившись позади забора, долго вглядывался. Тьма понемногу рассеивалась. Что это там на двери? Печать или навесной замок? Если печать, то чекисты здесь уже побывали. Наконец увидел: замок. Значит, всё спокойно, но Хилла и его помощницы дома нет.

Выбил стекло форточки, просунул руку, открыл раму, влез. В спальне повалился на кровать, не раздеваясь, немедленно уснул. Четыре часа спустя так же мгновенно пробудился, сразу встал, принялся осматриваться.

В доме был идеальный порядок, но в прихожей на полу валялся оброненный носовой платок. Значит, собирались организованно, но уходили в спешке. Вещи Хилла в шкафу, бритвенные принадлежности на месте, но это не означает, что капитан сюда вернется.

Одежды у Джорджа было много, на все случаи жизни. Сидней выбрал солдатскую гимнастерку, тертую кожаную куртку, матерчатый картуз. Обнаружил очки в роговой оправе, с простыми стеклами — обрадовался. Вроде мелочь, а внешность меняет кардинально. Посмотрел на себя в зеркало, остался доволен: мелкий совслуж, не на чем задержаться взгляду.

Оставаться здесь было нельзя. Хилл ушел неспроста — видимо, перестал считать эту конспиративную квартиру надежной.

На всякий случай Рейли оставил на столе записку. «Каждый вечер в 9 у Байрона». Чужие не поймут, Джордж догадается. Однажды они говорили о Пушкине, и Хилл сказал, что это русский Байрон — в том смысле, что иностранцам очарование пушкинского слога так же непонятно, как неангличанам магнетизм байроновских стихов. Джордж был любитель поэзии, Рейли над этим подшучивал. Он никогда не понимал, зачем обиняками и витиевато писать о том, о чем можно сказать без околичностей. В гимназии когда-то получил «кол» за сочинение, в