Собачья смерть - Борис Акунин

вина перед ним много лет была главным мучением моей жизни. Сначала я терзался тем, что погубил его. Потом он вернулся и оказалось, что он не держит на меня зла, и с души упал тяжкий груз, а он снова исчез, и теперь уже навсегда, и я не знал, что думать, то есть знал, догадывался… Он был очень старый, больной, беспомощный, он нуждался в помощи. А я ничем не помог ему. Я забыл о нем. Потому что в ту самую ночь, когда Иннокентий Иванович появился в доме, произошло ужасное несчастье. Оно заслонило всё остальное…

— Антон, не нужно про это, пожалуйста, — с тревогой наклонилась к нему жена. — Тебе опять станет нехорошо.

— Ничего, Тиночка, я должен объяснить. Не беспокойся, капли купируют аритмию.

Марат видел, что разговор повернул в какую-то иную сторону, не имевшую отношения к отцу, но терпеливо ждал, пока старик выговорится.

— Той ночью умерла моя дочь Ада. У нее были проблемы психического развития, она аномально много спала, поздно вставала. Но в то утро вообще не вышла из своей комнаты. Наконец вхожу — а она уже холодная. На лице застывшая улыбка. И на груди лежит черепаха. Тоже мертвая.

Затряс головой, отгоняя воспоминание.

— Какая черепаха?

— У нее была черепаха, с раннего детства. Самое близкое существо… Ада скончалась от внезапной остановки сердца. Черепаха… не знаю… что-то почувствовала наверное. А может быть, наоборот: Ада поняла, что черепаха умерла, и… Между ними существовала какая-то непостижимая связь. Ну и вокруг меня словно черный занавес задвинулся. Если бы не Тина, я бы вероятно…

Юстина Аврельевна взяла его за руку, погладила.

— Невероятная штука жизнь. — Антон Маркович вытер платком глаза, близоруко сощурился. — Осенью пятьдесят пятого я был уверен, что моя жизнь кончена, что я всё потерял. Сначала жену — я говорю о своей первой жене. Потом сына, его убили на войне. Теперь дочь. А год спустя, осенью пятьдесят шестого, я был счастливейшим человеком на свете. Мы сидели с Тиной здесь в кабинете, каждый со своей рукописью, а в кроватке спал маленький Марк… Ну всё, про себя больше не буду. Вам это неинтересно, вы пришли послушать про отца. С чего бы начать? Да вот хоть с фотографии. Это был еще один совершенно незабываемый для меня день…

Сэйдзицу

Роман

Э. П. Берзин (1894–1938)

Эдуардс узнал о случившемся почти в то же время, через четверть часа после встречи с Рейли около Пржевальского и каменного верблюда.

Шел по Невскому, недоуменно поглядывая на расставленные повсюду патрули, и вдруг увидел быстро марширующую ротную колонну: у бойцов на винтовках примкнуты штыки, впереди хмурый Артурс Лацис — тот самый человек, которого Берзин накануне убедил присоединиться к заговору. Второй фронтовой товарищ, Алдерманс, не понадобился, для дела оказалось вполне достаточно Лациса. Он теперь служил прямо в охране Смольного и очень не любил большевиков, долго уговаривать его не пришлось.

— Озолиньш, веди! — приказал Лацис взводному, заметив Эдуардса. Подошел. Лицо напряженное. Тихо, быстро заговорил.

— Ничего не понимаю. Речь ведь шла про шестое сентября. У вас что-то изменилось? В Смольном чрезвычайное совещание, приказано утроить караулы. Там будут все — само собой, кроме Урицкого, но я не готов, я еще не успел поговорить с ребятами…

Окаменев, Берзин выслушал новость про покушения. Это могло означать только одно: британец водил его за нос. Очевидно, не поверил, счел чекистским агентом. Делал вид, что готовит акцию шестого сентября, а сам тем временем разрабатывал двойной удар — в Москве и в Петрограде. Что делать? Что делать?

— Что делать? — спросил и Артурс. — Урицкий убит. Ленин, говорят, умирает. Но Троцкий вернется с фронта и возглавит правительство в Москве, а у нас тут остался Зиновьев. Если уж было убивать кого-то одного, так следовало Зиновьева, а не Урицкого. В чем ваш план, объясни. Как мне действовать?

В критической ситуации Эдуардс мгновенно мобилизовался, было у него такое драгоценное свойство. Мозг сам собой, без понуждения, сбрасывал первоначальное оцепенение и начинал работать с удвоенной скоростью.

— Всё пропало, — сказал он Лацису. — Операция провалена. Пусть помощник ведет роту без тебя. Захвати самое необходимое и исчезни. В Финляндию, в Эстляндию — неважно. Сюда больше не возвращайся. Встретимся в свободной Латвии.

— А ты?

— Обо мне не беспокойся. Давай, удачи тебе. Не теряй времени.

Коротко пожал товарищу руку, пошел прочь, додумывая на ходу.

Бежать нельзя. Потому что Ильзе, маленькие племянники. Петерс знает про них, и адрес знает. После того, что случилось, пощады не будет никому, ни женщинам, ни детям. Карающий меч революции — так это у них называется.

Хотел к сестре — предупредить и взять вещи, но решил не терять времени. Побежал рысцой в сторону Николаевского вокзала. Военных, которые не ходили, а бегали, в этот день на Невском было немало. Прохожие даже не оборачивались.

В кармане у Берзина лежал мандат за подписью самого Дзержинского, выданный на случай чрезвычайных обстоятельств. «Приказываю всем представителям Советской власти и командирам Красной Армии оказывать подателю сего тов. Э. П. Берзину всяческое содействие. Лиц, оказавших неповиновение, тов. Берзин уполномочен расстреливать на месте».

В оцепленное здание вокзала пустили просто по командирскому удостоверению. Главному начальнику Берзин сунул в нос грозную бумагу. Обычные поезда в Москву не ходили, но по распоряжению Смольного под парами стоял локомотив — на случай, если кому-то из ответственных товарищей срочно понадобится ехать в столицу. На этом «спецсоставе», единственным пассажиром единственного вагона, без остановок, на предельной скорости, Эдуардс за восемь часов домчал до Москвы. Еще через полчаса был на Лубянке. Там, хоть и ночь, горели все окна, по лестницам не ходили, а носились люди с перекошенными лицами, с воспаленными глазами. Здесь вторые сутки никто не спал.

У зампреда ВЧК шло совещание, но Петерс немедленно его прервал.

Выкручиваться не имело смысла. Петерс не дурак. Поймал бы на несостыковках и сразу же отправил бы в расстрельный подвал.

Эдуардс рассказал правду. Всю.

Петерс слушал молча. Широко расставленные глаза сначала налились бешенством, потом в них, вторым слоем, проступила тревога, под конец же появился и третий слой — любопытство.

— Почему вы вернулись, Берзин? — спросил Петерс. — На что вы рассчитываете?

— На то, что вы не захотите лишиться своего поста, — хладнокровно ответил Эдуардс. В дороге он продумал разговор до подробностей. — Председатель — ладно, заместитель председателя ВЧК — давший британскому шпиону Рейли и латышскому контрреволюционеру Берзину обвести себя вокруг пальца, в нынешних нервных обстоятельствах одной отставкой не