Сень (СИ) - Номен Квинтус

— Ага, и Боевого, и первого кавалера ордена Пирогова…

— И первого же кавалера медали Пирогова. Но мне интересно, какой славы она сейчас возжелала.

— Спортивной. Она записалась на Олимпийские игры.

— Как это — записалась?

— Обыкновенно. Пошла и записалась, в пяти дисциплинах по стрельбе. Пока мы тут пахали-сеяли, она съездила в Вену на заседание МОК, выбила дополнение к регламенту, так что теперь на соревнования и женщин допускают наравне с мужчинами. А затем — я не знаю как она это вообще делает, но, похоже, для нее такое нетрудно — она вынудила Андрианова включить ее в списки нашей олимпийской команды.

— Надо будет выяснить, что она ему пообещала…

— Ничего. Я уже попробовал выяснить — Константин наш Александрович вообще не помнит, как он ее включал в списки. Но что включал — помнит. И помнит, что это очень важно.

— Когда мы с Таней в следующий раз встречаемся?

— Послезавтра. Я ей вопросы позадаю или ты?

— И мы будем помнить, что горячо одобряем ее участие в Олимпиаде… погоди, ты говоришь, она записана на соревнования по стрельбе?

— А я сразу и не сообразил… Паша говорил, что не видел еще человека, кто с ней в этом деле сравниться может. Но ей-то это зачем? Если славы хочется, то ей достаточно мундир надеть со всеми орденами и медалями… мы, похоже, совсем другие вопросы ей задавать будем. И я даже знаю какие именно…

— Все же просто: СССР впервые принимает участие в Олимпийских играх, и это участие просто обязано стать выдающимся. Запоминающимся. Таким, чтобы весь мир узнал, что СССР — это страна выдающихся людей.

— И вы решили лично это всему миру показать. И что будут объявлять радиокомментаторы? На позицию выходит директор всесоюзного института «Фармацевтика»…

— Нет, будут объявлять «выходит представитель спортивного общества Буревестник». ВНИПИ же является государственным учреждением? Так что пусть думают, что я представляю советскую торговлю, а конкретно — торговлю мебелью. Я еще попробую финнам мебелишку советскую продать…

— Но вас же знают десятки, сотни тысяч людей, и эта информация наверняка просочится на Запад.

— Сейчас телевизионная картинка качества отвратительного, вдобавок я гарантирую: меня там даже вы не узнаете. И вообще в команду записана какая-то Совушкина.

— Я думаю, что после того, как вы заберете все медали по стрельбе, представители западных разведок вывернутся буквально наизнанку чтобы узнать про вас всё.

— Они уже наизнанку выворачиваются, особенно после того как лишились всей агентуры, ради девушки с винтовкой им попросту некуда уже дальше выворачиваться. А когда они поймут, что и от эмигрантов из СССР пользы как с козла молока…

— Вот этот закон я о сих пор не могу понять, — пропыхтел Берия. — Вы говорите, что ни один из уехавших ничего важного иностранным разведкам сообщить не сможет. И я верю, что вы это делаете. Но как?

— Очень просто: нас же специально учили забывать ненужное. А дальше все просто: есть катализаторы, которые перебрасывают информацию из долговременной памяти в эмоциональную, причем перебрасывают именно то, что человек старается не забыть. И именно перебрасывает, в долговременной памяти эти блоки… стираются. А эмоциональная… через месяц она готова получать новые эмоции, но старые обратно не переписываются. Например, в первом слое этой памяти мы храним сны — и при очень счастливом стечении обстоятельств содержание сна можно, грубо говоря, внутренне пересказать в кратковременную память, но даже это получается не всегда. А даже если и получилось — она из кратковременной памяти проходит фильтрацию, причем механизм фильтрации таков, что если такая же информация уже усвоена, то она вторично не сохраняется. И тут фокус в том, что мозг-то думает, что эту информацию он уже однажды отфильтровал и сохранил, а на самом деле там лишь воспоминания о том, что эта информация здесь была. Воспоминание об информации, а не она сама. Человек помнит, что он знал какой-то секрет, а сам секрет уже никогда не вспомнит.

— Как-то все это звучит… жестоко.

— Нам не до сантиментов. Принцип простой: захотел свалить из страны — вали, но оставь то, что получил от страны бесплатно. Страна очищается от потенциальных предателей, но не теряет с ними государственные секреты.

— Ну ладно, это мы вроде уже обсуждали, — заметил Сталин. — А вы упомянули картинку в телевизоре…

— С финиками очень просто договариваться. Мы предоставляем им в аренду две сотни телекамер, они ведут трансляцию всех соревнований…

— А почему они решили, что советские телекамеры лучше? Ведь есть же американские, и во Франции…

— Наши лучше. Советская телекамера весит меньше пятнадцати килограммов. Оптика, правда, цейссовская — но наши инженеры ее для быстроты производства заказали, позже на отечественную перейдем. Но главное наше преимущество заключается в том, что мы телепередачи научились записывать на магнитофоны. За одну только возможность показывать репортажи об Олимпиаде в записи финны на что угодно были согласны. А если учесть, что сейчас заканчивается монтаж радиорелейных башен для передачи телесигнала через Швецию и Данию в Германию и Францию, а магнитофоны будут только у финнов, то они уже начали прибыли от телетрансляции считать в твердой валюте. И считать, сколько составит их половина — потому что там будет еще и наша, советская.

— А советские граждане…

— А советские граждане телетрансляцию получат бесплатно. И бесплатно увидят преимущества социалистического строя, причем и в прямой трансляции, и в записи. У нас уже из Ленинграда в Москву по радиорелейным линиям можно до шести телеканалов передавать одновременно, а из Москвы до почти всех областных центров Европейской части — минимум по два. И телевизоров уже у народа много. Так что смотреть Олимпиаду народ будет — и этот народ нужно порадовать победами советского спорта. А я в этом помогу как смогу.

— Препаратами? — с подозрением в голосе спросил Лаврентий Павлович.

— Фу, это же не спортивно. И вообще не интересно: с препаратами я одна все медали на Олимпиаде возьму, даже, скажем по гребле на восьмерке в мужском зачете. Я окажу нашим ребятам психологическую поддержку. Будут они выступать спокойные как слоны, выложатся на сто процентов… между прочим, даже олимпийские чемпионы мира всякие как правило так выкладываться не могут. Не умеют, но я нашим объясню как это сделать.

— Ты же не можешь ничего толком объяснить!

— Тогда просто покажу, — рассмеялась Таня. — А спорить насчет надо-не надо уже поздно: заявка подана и даже утверждена комитетом МОК. А поэтому в июле наши встречи отменяются: Совушкиной нужно спортивную форму набрать.

— А Серовой в институте не хватятся? — довольно ехидно спросил Иосиф Виссарионович.

— В институте одних только заводов и фабрик за полсотни штук, и куда меня занести может — этого никто не скажет. Ну и я не скажу, а телефон… Сами знаете, связь междугородняя у нас паршивенькая.

— А как мы тебя узнаем… ну, после? — поинтересовался Лаврентий Павлович.

— Мне потребуется сбросить всего килограммов семь, за неделю справлюсь. А краску с волос смыть — это вообще за пятнадцать минут… так что сделать вид, что не узнали, не выйдет.

— Так, со спортом разобрались, с телевидением… тоже разобрались, — заметил Сталин. — из важных срочных вопросов вроде ничего больше не осталось, а как насчет истории?

— Иосиф Виссарионович, сейчас это называют политинформацией. Международное положение пропустим и перейдем к вопросам совершенно не марксистско-ленинским…

Первого июня в Серпухове на заводе мотоциклов заработал конвейер, выпускающий небольшие автомобильчики. Точно такие же, какой в свое время был изготовлен на втором Ковровском заводе для Тани. То есть по форме такой же, и с таким же мотором: двухцилиндровым оппозитником. Но все управление было установлено на рулевой колонке — потому что автомобиль делался для безногих. Вообще-то такие же автомобильчики давно уже делались ВАЗом, но вязниковские автомобилестроители делали их, по мнению Военного министерства, слишком мало и обеспечивали ими лишь «своих» ветеранов войны — а в стране инвалидов было, к сожалению, очень много.