Жизнь некрасивой женщины - Екатерина Мещерская

Странно мне было слышать эти рассуждения из его уст, и вместе с тем какой радостью было полно сердце от одной маленькой и слабой надежды на то, что его пьянство кончилось.

А между тем пачка аккуратно сложенных червонцев таяла день ото дня, а Ника все не находил работы. Так как все решения овладевали Васильевым неожиданно и стихийно, то и теперь он вдруг ни с того ни с сего решил бросить авиацию и открыть какой-то государственный автомобильный гараж. Опять стал пропадать целыми днями.

Я прекрасно понимала, что в этой новой затее не было ничего удивительного. Он боялся авиации, аэродрома и всего того, что было связано с летным миром, потому что действительно хотел стать новым человеком и, если бы это только было возможно, переменил бы имя и прославленную фамилию. Но ведь, помимо славы, имя летчика Васильева было синонимом разгула, пьянства и кутежа.

Он переживал то, что переживают знаменитости в тех случаях, когда они почему-либо принуждены жить инкогнито. Тогда они с удивлением видят, что их не узнают, не замечают, что с ними обходятся невнимательно, порой даже грубо и совсем непочтительно. Очевидно, таким людям это трудно бывает переносить. Я понимала и то, что Васильева встречали как человека без образования, и навряд ли он мог быть кем-либо, кроме обычного, рядового шофера. От неудач Васильев ходил мрачный и раздраженный. Часто искал причин для ссоры. Однажды сказал мне.

— Черт знает, что ты наделала. Приехал я сюда со своей законной, венчанной женой, а оказалось, что для людей, если со стороны посмотреть, треплюсь с женой какого-то московского режиссера. Срам, да и только! Совсем ты меня в дураках оставила!.. — И он даже в сердцах сплюнул в сторону.

Я же была в полном отчаянии. Когда я написала в Москву маме, прося прощения, получила такой ответ, что, как говорят, волосы встали дыбом на голове.

Михайлов на другой же день моего отъезда выселил маму с не меньшей руганью, чем это сделал в свое время Васильев в Петровском.

Алексеев с друзьями немедленно заселил брошенную Васильевым комнату на Поварской новыми жильцами. Затем, без всякого заявления со стороны мамы, ее после шестинедельного отсутствия выписали совсем с постоянной площади. Тетку насильно переселили в дворницкую, куда она наотрез отказалась взять и прописать маму.

Распихав мебель по знакомым, мама не имела теперь даже своего крова над головой. Вот что я наделала!.. Она ночевала у Пряников.

Но было и еще «нечто». Оттого ли, что Никита нашумел в Москве своими маскарадами, оттого ли, что среди его многочисленных гостей были подозрительные личности, но очень многие люди, и Никита в первую очередь, были сначала лишены свободы, а теперь высылались навсегда за пределы Москвы.

Жена Красовского усиленно разыскивалась, но в те годы в удостоверении личности не ставили адрес мужа или жены.

Поскольку наша регистрация была тайной, то все знакомые Никиты на допросе в один голос отвечали: «В первый раз слышу о том, что Красовский женат». Никакой жены никто в лицо не видел.

Эта «таинственная Красовская» волей-неволей заинтересовывала и наводила на разнообразные подозрения, а Никита так и не выдал, где находится его жена…

Мама писала: «Теперь уже мы с тобой погибли окончательно!.. Я убеждена, что тебя найдут и в Ленинграде, вот и придется тебе отвечать сразу и за твой фиктивный брак, и за то, о чем ты, блудная, и понятия никакого не имеешь!.. А как ты сможешь оправдаться? Кто тебе поверит?.. Я сама бы не поверила, если бы не знала, каким роковым образом сложились обстоятельства».

Можно легко представить, с каким чувством я каждый день ложилась спать и каждое утро вставала…

Наконец наступил день, когда денег осталось ровно столько, чтобы расплатиться за прожитое время.

В этот день Ника никуда не пошел. Он мрачно лежал на кровати лицом к стене.

Я чувствовала, что он тоскует о вине и товарищах. Сейчас встанет, оденется и пойдет разыскивать кого-нибудь из «питерцев», чтобы перехватить взаймы. С этого дня «все» и начнется, ведь к этому есть самый основательный предлог.

Сказав, что иду купить хлеба, я отправилась искать государственный пункт скупки золота. На мне были небольшие сережки, изображавшие маргаритку с четвертушкой бриллианта в серединке. На платиновых листьях вокруг мелкая бриллиантовая осыпь. Кроме того, я совершенно случайно уехала из Москвы с несколькими кольцами. И хотя это все была «мелочь», по выражению ювелиров, но в общем я получила порядочную сумму и, безгранично счастливая, прибежала к Васильеву.

Сначала он был взбешен, но мало-помалу успокоился.

— До какого позора я дожил! — говорил он. — Чтобы из-за меня женщина свои безделушки продавала! Какой позор для мужчины! К черту такую жизнь!

— Во-первых, ты меня словом «женщина» не обижай, — возразила я, — если уж твоим языком выражаться, то я не женщина, а жена, родной тебе человек, но самое главное, что ведь я и не жена, а Курчонок и со мной ты обязан считаться. Чтобы спасти тебя от пьянства, я готова на любые жертвы. А это что?.. это ерунда, смешно говорить, сам назвал: безделушки… и из-за такого пустяка разыгрывать трагедию? Как тебе не стыдно!..

Было наконец решено, что завтра же Васильев подыскивает по объявлению скромную комнатку у какой-нибудь старушки и мы тут же покидаем гостиницу, которая хотя и была третьеразрядной, но с чаевыми и всякими услугами стоила очень дорого. Кроме того, дорого обходился стол гостиницы, а на квартире я собиралась готовить сама, наконец моя мечта должна была сбыться. Ника согласился на то, чтобы я обзавелась примусом, сковородкой и кастрюлей. Вот до чего довело его третье мое бегство!

Неужели наконец я налажу настоящую домашнюю жизнь?.. Может быть, тогда не будет этой вечной тоски в сердце, может быть, я и к Нике привыкну?..

38

Итак, я доверилась во всем Нике, который пошел на розыски «скромной комнатки и старушки», которую я себе воображала доброй и славной, вроде нашей незабвенной няни Пашеньки.

Но как «скромненькая комнатка», так и «старушка» оказались преоригинальными. Мы переехали на Сергиевскую близ Литейного. Войдя в подъезд небольшого, довольно сумрачного каменного дома, мы позвонили в дверь на третьем этаже. Сначала женский голос долго пищал за дверью, нас впускать не хотел.

— Да я уже сегодня был у вас, — уверял Васильев, — и задаток дал… Я должен был поехать за вещами и женой… Я Васильев… Ну, вспомните хорошенечко!

После этих уверений за дверью захихикали, потом открыли, нас обдало запахом коптящей керосинки и перегоревшего лука. Женская фигура, кокетливо кутаясь в пуховый платок, метнулась в сторону.