Девятый. Компиляция. Книги 1-6 (СИ) - Каменистый Артем

Коллапса пока не наблюдаю, как и новых возможностей. Толку от этих картинок ноль, скорее даже вред: я из-за них не выспался ночью.

И сейчас спать не дают…

Стоп. Раз я чувствую физическую усталость после них, значит, что? Возможно, тело выполняет какую-то работу. Нет, не коней таскает: допустим, мышцы напрягаются, повторяя усилия человека, чьи воспоминания я вижу. Можно ли груз этих чужих воспоминаний сделать своим? Научиться фехтовать тяжелым мечом, как далекий пращур, или стрелять из лука? Было бы полезно, особенно если среди предков затесался Робин Гуд…

Сон! Приказываю немедленно перенести меня в тело лучника! Программа не сменилась — опять кони да кони. Хоть бы конного стрелка дали так нет же…

Не было в роду лучников? Может, итак… Сон! Приказываю перенести меня в тело великого мечника!

Опять лошади…

Получается, что мои предки из лука не стреляли и мечом не махали? Ага, так я и поверил. Двое родителей, четверо бабушек и дедушек, восьмеро прабабушек и прадедушек, шестнадцатеро прапрадедушек и прапрабабушек… и так далее. Чем дальше от меня, тем больше — не верю, что все они страдали пацифизмом. Я вот вроде человек мирный, но драки никогда не пугался — гены сказываются.

Тогда что получается? А не знаю я, что получается. Перенос сознания штука тонкая, будем считать, что активизировалась память предков или я подключился к какому-нибудь информационному банку ноосферы, причем избирательно: лишь лошади и детские картинки доступны.

Ну и ладно, раз так, попробую покататься по-настоящему, а не тихим шагом, как с обозом. Раз уж все так реально, то, может, хоть джигитовке поучусь, надеюсь, после пробуждения навык сохранится. Точнее, не сохранится — вспомню то, что уже знал, пусть и опосредованно: не зря ведь, наверное, мозоли не натираются седалищные.

И я покатался.

В детстве я был не слишком сильным ребенком — быстро вытянулся вверх, а вот вширь разросся далеко не сразу. Выглядел будто шнурок ходячий, за что, из-за парадоксов подростковой логики заработал кличку Толстый. Каждый уважающий себя школьный хулиган считал своим долгом затеять со мной драку, чтобы потом похваляться перед одноклеточными дружками великим свершением: избил пацана на голову выше.

Естественно, мне это не сильно нравилось, и я решил покончить с проблемой трудным, но правильным методом — научиться давать сдачи. О боксе тогда еще не задумывался — продукция мирового кинематографа буквально вынуждала остановить выбор на восточных единоборствах.

Я так и сделал.

Задним умом понимаю, что «сэнсэй» мне попался далеко не первосортный, но тогда этого знать не мог, он мне казался Чаком Норрисом. Уже на первом занятии я увидел, как ловко машут ногами старшие ученики. Ноги у меня были длинные — воображение тут же нарисовало картину, как одним взмахом я отправляю в нирвану сразу всех своих обидчиков.

Картинка понравилась.

На все том же первом занятии я выведал, что для успешной работы ногами надо иметь растянутые связки и гибкие суставы. Собственно, все полтора часа «сэнсэй» учил нас разминаться и растягиваться, так и не показав секретных приемов мордобоя. И еще я узнал, что растяжка — долгий процесс: за один день садиться на поперечный шпагат не научишься.

Ситуация с хулиганскими домогательствами не терпела отсрочек, и я решил форсировать события.

Две тренировки в неделю слишком мало, уже на следующий день я приступил к растягиванию сразу всего, что только можно. Разминкой пренебрег — нельзя терять драгоценное время. Часа два терпеливо, глотая слезы, выворачивал суставы и сухожилия. На шпагате чокнулся — пытался выполнить его за день. И чем больше старался, тем ниже удавалось сесть пусть на сантиметр или даже миллиметр: так мне казалось. Связки и хрящи подчинялись диктату — я на глазах становился резиновым!

Следующий день стал днем великой кары…

Болело абсолютно все, каждая косточка, каждая жилка, каждый сустав. Ходить я мог с трудом, и только в очень странной позе, будто всадник, оставшийся без лошади, но сохранивший положение «в седле». Унитаз превратился в электрический стул, а спускаться по лестнице получалось лишь боком.

Мне было невероятно хреново, лишь веки, наверное, не болели.

А вот сейчас болели даже они, даже поднять не рискую…

Все тело превратилось в сгусток боли и немощи. Ломота такая, будто с дыбы сняли: суставы огнем горят, а оголенные жилы какие-то садисты обливают концентрированной кислотой.

Похоже, я во сне не катался на лошадях, а лишь падал с их спин, причем всегда на острые камни…

Что за звук? Куры квохчут под ухом? Скрип какой-то, конь всхрапнул вроде… Да еще и в спину что-то подталкивает. Похоже, я лежу на телеге, которая куда-то движется. Как я здесь очутился? Без понятия — последнее, что четко помню: лег под ивой подремать.

Круто подремал…

Может, демы подкрались и, обманув бдительность попугая, оглушили меня, после чего тяжелыми ботинками пересчитали все ребра? А теперь тащат к жертвенному алтарю или куда положено тащить таких ротозеев, как я?

— Снорр, у тебя колесо разболталось! На привале подправь!

Голоса не припомню, но Снорр, если не ошибаюсь, один из самых главных разгильдяев среди возничих, у него хронические техпроблемы с телегой. Это что — я в нашем обозе еду? А почему на повозке? И почему у меня такое «замечательное» самочувствие? И как сюда попал из-под той ивы?

Рядом кто-то заворочался, угрюмым мужским голосом заметил:

— Даже не видно как дышит, будто мертвый лежит.

— Ага, со вчерашнего так. Удивительно, что еще не обделался, — таким же не очень жизнерадостным голосом ответил другой мужчина.

— Трея сказала, что у него просто горячка.

— Ага, ты ей больше верь… она и не то сказать может… С горячкой трупом не лежат. Странный этот страж какой-то…

— Может, у стражей своя горячка, особая… стражницкая…

— Глупость сказал: стражи — такие же люди и болячки у них такие же.

— Раз в опоганенных землях как у себя дома ходят, значит, не такие, как мы.

— Откуда знаешь, что спокойно ходят?

— Так это все знают…

— Кто — все? Я вот не знаю, не видел ни разу.

— И где ты такое видеть мог? В теплой избе, за частоколом прячась? Или у жены под подолом? Этот ведь пришел из погани. Цезер говорит, он спокойный был, улыбался им, а у самого даже ножа нет. Ничего не боится, ходит, будто по своему огороду.

— А не говорил он тебе, что у стража следы от ожогов были?

— Слышал — народ рассказывал.

— Думаешь, он сам себя прижигал?

— Это зачем ему такое делать?!

— Раз не он, то кто? Странный этот страж, очень странный… Видел его меч? Таким только цыплят потрошить. Щита не взял, копья тоже, доспех простой, латы на себя мог переделать, а отдал бабнику горбатому. А самострел его глянь, будто игрушечный, но бьет хорошо вроде. Хитро устроен, будто демы придумали. Только зачем он нужен, если луком уметь пользоваться? А на лошади как держится? Будто навоза комок, видно, что боится скачки. А сейчас еще и в беспамятство впал — день лежал, ночь и все утро тоже лежит.

— Ну и что с того? Заболеть каждый может.

— А остальное? А то, что тащит нас на погибель, виданое ли дело границу пройти с таким медленным обозом? Да нас улитки обгоняют. Захоти он спасти народ — приказал бы бросить все и пешими уходить, на три-четыре отряда разделившись. Так вернее будет — хоть кто-то прорвется. И за помощью надо бы вперед гонца попробовать послать, может, солдаты короля ударят с другой стороны. Так нет, он вообще ничего не делает. Странно это… все дела его странные…

— Ну… Откуда нам знать, каким должен быть страж и какие у него замыслы. Ты стражей много видел?

— Вообще-то только одного — вот этого.

— Вот и я о том же.

— Все равно странный, не слышал я такого про стражей.

— А слышал, про мракян говорят, будто у них мужики платья носят, а бабы их вечерами на сеновал затаскивают и насильничают?