Влас Дорошевич. Судьба фельетониста - Семен Букчин

Господа, да это не легкие, быстрые, ядовитые стрелы, — это тяжеловесные кирпичи.

Господа, воюйте честно.

Если бы вы знали, как тяжело, когда медные орудия палят по тебе десятифунтовыми кирпичами»[217].

Но недруги не успокаивались. Желание подразнить выделившегося из их же среды журналиста, попытки пародирования его стиля перемежаются с прямыми оскорблениями. Продолжалось стихотворное «бичевание»:

Газетам нашим все пригодно, все пристало:Великие дела, явлений гнусных ряд.Оне — из лоскутков цветное одеяло,Веселого Пьеро и шапка и наряд[218].

«Трагикомичность полемики, — пишет исследователь истории русской прессы, — заключалась в том, что в первых рядах „полемистов“ шли подражатели и эпигоны Дорошевича. У них получалось почти как у него. В их газетах велись рубрики, сходные с рубриками Дорошевича, появлялись отделы, похожие на те, что вел он, повторялся его ритм, брались напрокат его слова, выражения, мысли <…> Но все это было лишь слабой копией, не выдерживавшей сравнения с оригиналом. Очевидно, именно это и бесило копиистов. Они-то думали, что со временем у них будет получаться даже лучше, чем у непрошеного учителя. Но разница всегда была существенной. Дорошевич был талантливее их всех вместе взятых»[219].

Он принял единственно правильное решение, ответив недоброжелателям в последний раз: «Вы, репортерский подмастерье „переулочного листка“, стремящийся унизить меня сравнением с собственной вашей персоной, — вы мне не страшны.

Вы, мой милый маленький фельетонист „закоулочной“ газеты, — вы тоже не страшны мне, хотя и обещаетесь „со временем написать на меня басню“. Если у вас не хватает остроумия сегодня, — оно не придет и завтра.

Я честное слово даю не продолжать неравной борьбы; не отвечать стрелами на кирпичи <…>

Я не буду отвечать вам <…> До первой вашей глупости»[220].

Он имел право на такой ответ, потому что знал о своем успехе. Успехе, которому, помимо остроумия, содействовали, безусловно, и те самые «короткие строчки», о которых упомянул Гиляровский.

О природе «короткой строки» Дорошевича, которую Амфитеатров считал «русским отражением лапидарной прозы Виктора Гюго»[221], много спорили. Вот что, к примеру, писал коллега Власа по «Новостям дня» Александр Кугель: «Дорошевич умел, вообще, показывать товар лицом. Например, он безмерно растягивал свои фельетоны. Я в наивности своей долго не понимал, зачем он это делает, тем более что вскоре после воцарения своего на троне российских фельетонистов, он упразднил для себя построчный гонорар, а завел, так сказать, liste civile, по которому контора неукоснительно платила. Но он отлично учел психологию, если позволено так выразиться, читательской обывательщины. Долгое длинное — значит важное и первостатейное <…> Дорошевич располагал для увеличения объема драгоценнейшим орудием — коротенькой строчкой, которая, быть может, больше, чем его блестящее остроумие, содействовала его успеху и, увы, скоропреходящей славе. Эта коротенькая строчка — точно его, Дорошевича, подлинная собственность. Несомненно, что тот самый характер его стиля, особенность его темперамента соответствовали этому „staccato“, если позволено будет прибегнуть к музыкальному термину. Его отрывистый слог, скачки мысли и игра противоположностей, действительно, исключали округленность периодической речи, и, как „из всех цветочков боле розу я люблю“, так Дорошевич мог сказать, что из препинанья знаков точку более люблю. Но и любя точку, можно писать в одну строку. А можно сплошь прибегать к абзацам, как это делал Дорошевич. В условиях московской печати это прежде всего выгодно». И далее Кугель рассказывает о «прелюбопытном изобретении издательской прижимистости», так называемых «чиках», неоконченных словах на новой строке, если за ней шел абзац. Такие «усеченные» строчки в гонорарную оплату не входили, и, естественно, издатель на этом экономил. Практику Дорошевича, «ухитрявшегося из слов „да“, „нет“, „о“, „увы“ и пр. делать особые строки», Кугель охарактеризовал как «достойное возмездие издательской жадности». Но в целом отношение его к дорошевичевскому изобретению было отрицательным еще и потому, что «абзацы и коротенькие строчки всего быстрее распространились по лицу русской печати, особенно провинциальной. Это „краткострочие“ всегда производило неприятное впечатление и как-то сразу, в одной внешней манере, единственно типографским штрихом, полагало заметную, ясно видимую грань между тем, что есть литература и что есть не более, как газетное „распивочно и на вынос“»[222].

«Позор и стыд литературы» видел в «коротенькой строчке» Дорошевича Корней Чуковский, полагавший, что она появилась по той причине, что журналист «боится дать ленивым, бесплодным умам культурных дикарей тот или иной образ, ту или иную мысль целиком, сразу во всем, хотя и ничтожном объеме. Он рассыпает их по крошкам, по зернышкам, по пылинкам». С пафосом подлинного «аристократа духа» бывший молодой адепт короля фельетонистов говорит, что последнему чужды «верхи культуры», «утонченная мораль», «какие-то утонченные радости и страдания» и как выразители всего этого — Метерлинк, Чехов, Вагнер. Не случаен и эпиграф к его «развенчивающему» Дорошевича фельетону: «Воробьям нужны только крошки»[223]. Но вот спустя десятилетия, в 1966 году, в письме внучке Дорошевича Наталье Дмитриевне в связи с выходом второго издания однотомника Дорошевича «Рассказы и очерки», Чуковский особо подчеркнет заслуги ее деда «в истории газетного фельетона»[224].

Что же касается примитивизации проблемы Кугелем, утверждавшим, что источник «короткой строки» в желании потрафить «читательской обывательщине», воспринимающей «долгое длинное» как «важное и первостатейное», то Дорошевич сам не единожды высмеивал это обывательское представление.

«У нас установился „культ длинного“.

Мы ценили литературу на вес и на аршин, — пишет он в „Маленьком трактате в похвалу краткости“, предваряющем книгу К. Воинова „Миниатюры“ <…> А между тем, какие литературные произведения производят в мире самое сильное, самое могучее, самое потрясающее впечатление.

Самые краткие.

Это — телеграммы. <…>

Миниатюра это „литературная телеграмма“.

У человека явилась мысль, и он телеграфирует вам ее.

Взвешивая каждое слово.

Ни одного лишнего.

Кратко. Сжато. Понятно.