Катастрофа - Эдуард Скобелев

— Все это меня совершенно не трогает. Я здесь случайный человек и сегодня же уезжаю…

— Что вы, — воскликнула Луийя, — все рухнет, если вы не поддержите теперь Такибае! Негодяи сцепились между собой, и мы должны помочь им разоблачить друг друга перед народом!

— Вы думаете, кому-нибудь это надо? Кто-нибудь пробудится?

— Если бы я была убеждена, что никто не пробудится, я бы и не жила вовсе на свете, мистер Фромм. Но я знаю, что природа, вопреки всему, порождает честных людей. В какую бы грязь их ни втоптали, приходит час, когда они бросают вызов. Возможно, их подталкивает личная трагедия. Но это час подлинной жизни, и наш долг — не оставить пробудившихся, поддержать, потому что они и образуют народ. Народ — сообщество, связанное памятью о подвижниках. Всем, кто прозрел и встал на борьбу за справедливость, мы обязаны благодарной памятью…

— Я не хочу даже видеть Такибае!

— Вы непременно должны пойти к нему теперь же! — умоляюще воскликнула Луийя. — Он собирается сделать важное заявление. Необходимо, чтобы рядом был кто-либо из порядочных людей!

— С меня довольно! Я не хочу ни с кем конфликтовать!

— Настоящий писатель всегда живет и работает в конфликте, — Луийя прижала руки к груди. — Настоящий писатель всегда желает совершенства и нетерпим к порокам!..

В кабинете Такибае сидели те, кого я меньше всего ожидал увидеть, — полковник Атанга и посол Сэлмон.

— А, герой, — Сэлмон протянул мне руку. — А выглядит так, будто и мухи не обидит. И вот тебе на — пристукнул отпетого негодяя, сорвал партизанам панихиду!

— Зато позволил нам арестовать по подозрению в заговоре чистоплюйчиков, к которым трудно было подступиться. Мы набили ими пустующие угольные склады. В Куале не осталось яйцеголовых. Народ полностью здоров и готов к выполнению любых распоряжений! — Атангу переполняло самодовольство.

— Господа, — захлопал в ладоши Сэлмон. Так учитель начальной школы привлекает внимание расшалившегося класса. — Нам пора в зал. Сейчас туда запустят журналистов.

— Мы им отвели четверть часа. Они прохрюкают роли и оставят нас в покое. Ваше превосходительство, мы рассчитываем, что вы скажете несколько слов…

— Пожалуй, — хмуро сказал Такибае. Он был сломлен, это тотчас бросалось в глаза.

— Только покороче, — попросил Сэлмон. — Нашими мемуарами они займутся позднее… Час назад мною получено сообщение, что еще двенадцать человек бежали с японских рудников. Предположительно, все присоединились к банде Око-Омо.

— Прекрасно, — сказал Такибае, — чем больше, тем удобнее. Бабочку ловят сачком, а для клопа сачка еще не придумано.

Сэлмон и Атанга переглянулись. Сэлмон взял под руку Такибае, и все мы по парадной мраморной лестнице спустились в большой зал, где галдело уже более сотни человек. В основном меланезийцы — чиновники, полицейские, их жены или любовницы. Были тут и белые, среди которых я тотчас заприметил епископа Ламбрини и Макилви. Были и куальские торговцы и еще какие-то люди с камерами и блицами. Через растворенные настежь двери они сновали из зала на зеленую лужайку и обратно.

— Шабаш нечистой силы, — наклонясь ко мне, шепнул Такибае. — Сплошь дрянь… Но я им оборву хоботки — я объявлю о допущении оппозиции и согласии на создание коалиционного правительства. Посмотрим, как они запляшут…

Я был взбудоражен и подавлен: какое значение для меня лично могли иметь изменения в бюрократической структуре Атенаиты? Беспокоило, что я оказался втянут в зловещие события и приобрел опасных врагов.

Атанга, окруженный распорядителями, уточнял задачи корреспондентов. Такибае приветственно махал рукой в зал, делая вид, что повсюду видит сторонников и друзей. Вдруг лицо его исказилось гримасой:

— Сволочи! Выкрали текст речи!

Он шарил по карманам костюма. Конечно, впустую…

Сэлмон, стоявший на лестнице ниже Такибае, вытягивал шею, стараясь расслышать разговор. Я подумал, это и лучше, что украден текст. В противном случае они вывели бы Такибае из игры новой инъекцией. Он был обречен — чиновники в передних рядах со снисходительным любопытством смотрели на своего вчерашнего кумира. Несомненно, все они готовы были валить вину на одного Такибае. Это освобождало их от ответственности соучастия.

Назойливый бородач протянул Такибае микрофон.

— Итак, прошу представителей демократической мысли задавать вопросы, — шагнув к микрофону, сказал Атанга. — Не забывайте, господа, в вашем распоряжении всего пятнадцать минут. После покушения адмирал Такибае намерен провести серию консультаций, таким образом, время его поневоле ограничено…

Людская масса зашумела, придвигаясь и требуя тишины. Над головами людей вспыхивали магниевые вспышки. Зажглись стоявшие по краям зала ослепительные юпитеры.

— Господа, — Такибае нервно наморщил лицо, — обойдемся без вопросов… Ложь, которую часто повторяют, воспринимается как правда. Вот почему все негодяи не перестают лгать…

Это был почти прежний Такибае. Изумленный зал притих. Покусывал губы Сэлмон. Атанга, глядя себе под ноги, пальцами счищал с языка волос, может, воображаемый.

— Распространяют слухи, что я болен, невменяем и прочее… Ложь! Ложь тех, кто хотел бы видеть меня в гробу!.. Мы, конечно, немного зашли в тупик. Мы создали слишком бюрократическую, почти тюремную структуру, при которой человек не может быть уверен ни в чем: ни в доходах, ни в работе, ни в самой жизни. Мы привыкли к безответственности и не хотим видеть, как мы отстали… Идеалы нельзя навязать…

Сэлмон иронично кашлянул и вытащил пилочку для ногтей. Атанга с тревогой покосился на Сэлмона. Люди в зале напряглись: Такибае всегда увлекал неожиданным поворотом мысли.

— Где нет официальной оппозиции, там процветает неофициальная, — продолжал Такибае, и мне показалось, что он уже с трудом развивает свою мысль. — Пришла пора разрешить оппозицию. И придется отказаться от мысли, что она будет сформирована из полицейских и тайных агентов… Все мы не усидим на стульях, если по-прежнему будем препятствовать развитию политической жизни… Невежественный народ легко поддается коммунистической пропаганде, а она повсюду… Мы сами плодим ее… Вот вы, газетчики, прирожденные пачкуны, про себя, наверно, думаете: пришла пора решительных реформ… Реформы, революции, справедливость! Право ходить по любой стороне улицы, право менять рваную обувь… Сопляки, зеленые бананы!.. Я первый среди вас ухватился бы за революцию. Но революция — еще большее безобразие, она все перемутит, перекрутит, выплеснет на поверхность еще более алчных и недостойных людей… Да, нынешняя власть разложилась, она мерзка, и сам я — негодяй над негодяями!..

Я не заметил, кто первый захлопал, но зал разразился криком и овацией. Это было сделано, конечно, чтобы сбить Такибае с толку. И цель была достигнута. Воспрянувший на минуту, он потерял нить. Голос его возвысился до крика:

— Побольше барабана, сукины дети! Дурак, читающий наизусть стихи, уже наполовину поэт!..

В зале захохотали.

— В детстве у меня часто болел живот, — сказал Такибае. — Мой приемный отец лечил меня водкой…

«Очень мило!» — пропищал женский голос. Люди засмеялись и вновь зааплодировали, выставляя Такибае законченным шизофреником.

Ловко, ловко они это придумали!

Атанга дал знак: два дюжих санитара подхватили под руки Такибае. Он кричал еще что-то в микрофон, но в общем шуме невозможно было разобрать, что именно.

Такибае повели в комнату рядом с лестницей. Иные из репортеров ринулись на выход — Атанга озабоченно потрусил вслед за ними. Возник хаос. Но — грянула танцевальная музыка, и прислуга, одетая в ливреи, раскрыла двери в банкетный зал, где стояли столы с выпивкой и закуской. Публика валом повалила туда.

Зазвякали тарелки и вилки, зазвенели рюмки. Чтобы не быть белой вороной, я затесался в толпу жующих.

Вооружившись бокалом вина и салатом из рыбы, яиц и морской травы, я принял независимый и равнодушный вид, — уподобился публике.

Все эти бюрократы и бездельники говорили только по-английски.

— …Забыл кошелек и вернулся к ней. А там уже новый любовник. Он так расстроился, что забыл, кретин, спросить про кошелек…

— …Не выйдем из кризиса, пока не стащим с трибуны этого негодяя! Какой больной не хочет казаться здоровым?..

— …Не принимайте ничего близко к сердцу, это вредит пищеварению! Пусть успокоятся: рабы были раньше, рабы остаются и теперь. Разница только в названии…

— …Сколько ни называй себя ангелом, крылья не отрастут!..

— …Довольно миндальничать: мы должны давить всех, кто не хочет понять наших идей! Я повторяю: давить!..

— …Я предпочла бы одно-единственное прекрасное платье, но с условием, чтобы его действительно сделали в Париже…

— …Человек не может отвечать за свои слова. Он вправе говорить, что хочет. Разумеется, я не имею в виду политику…