Откройте, РУБОП! Операции, разработки, захваты - Андрей Алексеевич Молчанов

закона никогда не существовало. И не будет существовать, сколько бы ни корпели над его модификациями думские вертихвосты, также лишь о своем благе и о счетах на далеких островах-пляжах озабоченные… И, кстати, также неприкасаемые. И обслуживаемые как ей, Собцовой, так и теми же бандюгами. И какое дело этим земным небожителям, что решили бандюги отвернуть голову зарвавшемуся во внезапной криминальной отваге милицейскому эксперту, решившему хотя бы на цыпочках приподняться над мертвой зыбью своего бытия? Что им до этой суеты хохорящихся плебеев?

Людмилу переполняли отчаяние и удалая, истерическая решимость.

И она уже знала, каким будет ее следующий ход в той большой игре с множеством жестоких правил, что называется жизнью человека.

Она не шла на работу. Она шла к сейфу, куда сегодня положила двенадцать тысяч предназначенных для экспертизы долларов.

Пакуро

Та философская концепция, что, обличая несправедливость мирового устройства, когда у одних есть все, а других — ничего, а потому или пусть все будет у всех, или ни у кого ничего не будет, эта концепция, ныне столь любезная сердцу эксперта Собцовой, майору Пакуро, напротив, претила. Равно как и его соратнику Борису. Оба, без всякой симпатии относясь к хапугам, лихоимцам и разбойникам, классовой ненавистью себя не изнуряли, сажали проходимцев в клетку в соответствии с их доказанными заслугами, и полагали, что мазурик может быть необыкновенно удачливым, но никогда — счастливым, и воздаяние неизбежно, поскольку, как гениально заметил неведомый мудрец, Бог терпит долго, но бьет — больно! И приобретение благ в ущерб ближнему своему неизменно компенсируется потерями.

Верующий Борис полагал, что среди разнообразия этих потерь разного рода материальные утраты и удары судьбы — всего лишь предупреждения и взыскания, чей непонятый смысл ведет на путь окончательно пагубный, ибо потеря в себе человека — сути, дарованной свыше, чревата отсутствием той перспективы, что дороже всех земных благовосприятий.

Впрочем, размышлениями и дебатами на темы морали и нравственности ни себя, ни ближних, друзья и сослуживцы не утомляли, своим бескорыстием не кичились, а тянули привычно сыскную бесконечную лямку, выкручивались, как могли, под напором неблагополучных социально-житейских обстоятельств, и делали то, что вселяло во многие разочарованные слабые умы надежды на общественное лучшее.

Домой вернулся Пакуро под утро: всю ночь, проведенную в кабинете на Шаболовке, ему поступали сообщения о суете в чеченской группировке, контролирующей банк, где работала убитая Валентина Рудакова.

Судя из технических записей разговоров, для руководящего звена чеченцев убийство представляло весьма неприятный сюрприз, поскольку речь шла о недостаче в сто тысяч наличных долларов, числившихся за ответственной работницей и неизвестно куда канувших. По данному поводу учинялось разбирательство в нижних звеньях, контактировавших с покойной и, возможно, сподобившихся на махинацию. В разговорах мелькали имена двух персонажей, живущих в столице с просроченной регистрацией и, используя данный факт, Борис задержал обоих, решив поработать с залетными кавказскими субчиками в одном из ОВД.

Чем закончилась эта «пробивка», Пакуро еще не знал.

Лег спать в мутно льющимся из окна голубеньком свете начинающегося утра, преодолевая воспаленную сумятицу мыслей, и, едва забылся в непрочной дреме, в сознание ворвался, остервенело дребезжа длинными зовущими трелями, телефонный, явно междугородний, звонок.

Схватил ватными пальцами трубку, пробормотав истомленно:

— Д-да, слушаю…

Бодрый голос знакомого коммерсанта, жителя Крыма, у кого в доме майор во время отпуска снимал комнату, и кого не видел уже лет пять, со смущенным смешком произнес:

— Чего, милиция, дрыхнем?

— Да вот… с ночи я…

— Не оправдывайся! Как жизнь-то, рассказывай?

Пакуро посмотрел на будильник: семь часов утра… Экая непосредственность, а? Возмущенно скрипнув зубами, промолвил недовольным голосом:

— Ну, чего у тебя?

— Слушай, тут дело такое, — отозвался собеседник, — у меня три бочки с подсолнечным маслом, я с трассы звоню. А говорят, в Москве цены упали. Так или нет?

— Да я-то откуда знаю?!

— Понятно… Так может, мне с маслом в Ульяновск лучше, как думаешь? Угадаю? Я прямо на развилке стою… Или, может, выяснишь оптовые цены? Слетай, купи газетку, а? Я тебе перезвоню через час…

— Давай! — согласился Пакуро с вдумчивым одобрением, и — выдернул из розетки телефонный шнур.

Опять нахлынула сумятица мыслей и образов, мешая желанному забвению; вспомнился тот самый далекий отдых в Крыму, побережье из серой гальки, прозрачная соленая волна, тенистый прохладный дворик, увитый виноградом, незабвенно простецкая, улыбчивая физиономия хозяина-комммерсанта, его запыленный рабочий грузовичок с тяжело провисшими на перекладинах кузовных рам складками выбеленного солнцем брезента…

Да будь оно все неладно!

Но, наконец, пришел сон. Тревожный, смутный. А в нем — крупным, парализующим сознание планом — возбужденно несущий какую-то околесицу Боря Гуменюк…

И — снова звонок. На сей раз — в дверь.

Качаясь от слабости, с плавающими в глазах золотистыми точками, Пакуро, хватаясь за стены, в одних трусах вышел в тамбур.

За рябым, с залитой проволочной сеткой стеклом общей двери маячили какие-то рожи.

— Что надо? — спросил Пакуро слабым голосом.

— Поговорить с вами, — донесся неопределенный ответ.

— О чем?

— О Библии…

Позволив себе фразу, в которой упоминалась символическая мать сектантов-вербовщиков, Пакуро, остервенело крутя головой и изумляясь своей востребованности всем праздным шалопаям мира, вновь улегся в постель. Да уж куда там со сном…

Включил телефон, позвонил Борису, уже прибывшему на службу:

— Что с твоей чеченской парочкой?

— Да анекдот! Меж двух огней они попали… Свои шефы прессуют, а тут еще мы… Ну, побеседовали жестко… Нет на них крови нет, уверен.

— А в чем анекдот?

— Они из ОВД свою машину вызвали, мы за ней «наружку» наладили… Потом к себе на квартиру приехали, сразу за телефон… Ну и выяснилось: вышли из ОВД разгоряченные, напустились на шофера, что в машине бардак — пакеты с остатками пиццы, журналы разодранные с порнухой… В общем, сядешь в тачку, сразу ясно, кто как жил, кто что ел… И у поста на выезде всю эту дребедень рядом с урной вышвырнули… А приехали — хвать, ненароком кулек с тремя тысячами баксов вместе с мусором на волю выпустили…

— И чего? — невольно улыбнулся Пакуро.

— Ну, я к посту. Там сержант. Да, говорит, сначала одна машина остановилась, объедки и бумага из нее полетели, а потом джип тихонько подкатил, вышел человек, изучил мусор, что-то из него взял, и — поехал джип дальше… Белый, спрашиваю, джип? Белый, отвечает. Ясно, говорю. А потом, значит, опять «чехи» подъехали в своих отходах копаться… Какой у «чехов» результат — понимаешь… Мат поднимался выше уровня облаков!

— А чего «наружка»?

— Я намекнул… Но они же, сам знаешь — коли прикинутся шлангами, то и не отсвечивают…