Не верь, не бойся, не проси… Записки надзирателя (сборник) - Александр Филиппов

– А ты-то чего худой такой? – поинтересовался Самохин, вяло ковыряя вилкой кусок пережаренного мяса, щедро приправленного в соответствии с тюремными вкусами подгоревшим луком.

– Да я, гражданин майор, как язвой желудка занедужил, смотреть на это варево не хочу. Даже профессию сменил, ушел в монтажники. А после того как опять подзалетел, срок заработал, пришлось поварское ремесло вспомнить.

– Выходит, не уберегся все-таки от тюрьмы? – усиленно работая челюстями, пробубнил Рубцов.

– Дык, не так, так эдак! За бабу свою сел.

– Жену, что ли? – понимающе уточнил Рубцов.

– Ну! Дура, она и есть дура! Схлопотал по ее жалобе два года. Хорошо, хоть старую судимость погасили, а то трубил бы сейчас на строгом режиме… Теперь, дура, бегает, передачки мне диетические и лекарства дефицитные от язвы носит.

– Помирились? – усмехнулся Рубцов.

– Да куда ж денешься-то, – сокрушенно вздохнул зэк и почесал седой ежик волос под несвежим, сбившимся на бок поварским колпаком. – Может, и не ее вина, а судьба такая. Говорят же, мол, кто тюремной баланды раз в жизни отведал, будет хлебать ее до старости… Я уж думал, как пятьдесят годков стукнуло, что проскочил… Так нет, видать, тюрьму на сраной козе не объедешь…

– Все относительно, – веско сказал Рубцов, евший сосредоточенно и с видимым удовольствием, – зато у нас в изоляторе повар хороший появился.

Взглянув на него с легким недоумением, Самохин вспомнил вдруг, что майор – мужик разведенный, разносолы дома ему готовить, поди, некому, и этот ужин, возможно, действительно кажется Рубцову вкусным…

– Особенно лука повар не жалеет, – заметил Самохин, – витаминизирует всю тюрьму…

– Лук в нашем ремесле – первое дело. Он режим укрепляет! – изрек Рубцов.

– Каким образом? – поднял брови Самохин.

– А… – усмехнулся майор, – это проверенный метод борьбы с голодовками. Меня ему старые тюремщики научили. Если зэки на продоле голодовку держат и снимать не соглашаются – надо им аппетит раздраконить. И тогда я приказываю поставить в коридоре пару электроплиток, на них – сковороды, здесь в столовой есть такие, большие, чугунные. Наливаем в них подсолнечное масло, затем нашинкованный лук, и начинаем жарить…

– И… что?

– Не знаю, кто первым до этого додумался, но запах жареного лука голодного человека с ума сводит. Жрать хочется нестерпимо. Никакой баландой, кашей аппетит так не нагонишь… Ну, не выдерживают голодающие и начинают принимать пищу.

– Здорово, – помотал головой Самохин, – вот уж действительно – век живи, век учись. Я, например, про такой прикол раньше не слышал.

– Ты, Андрейч, еще много чего из наших дел наверняка не знаешь, – по-свойски уже, подобрев после ужина, сказал Рубцов, когда они, поблагодарив изможденного повара, вышли из жаркой столовой в сумрак режимного дворика. – Нам с тобой сегодня еще одно мероприятие предстоит. – И, глянув по сторонам, шепнул: – В два часа ночи «вышака» отправлять будем.

– Куда?

– Куда-куда, – усмехнулся Рубцов, – куда, по-твоему, приговоренных к высшей мере отправляют? На разборки к господу богу!

Самохин досадливо поморщился:

– Да я не такой уж наивный в тюремном деле, товарищ начальник. Стреляют их где, спрашиваю.

– А вот это, Андрейч, большая государственная тайна! Но зэки ее, естественно, знают, потому и тебе рассказать можно. В соседней области есть исполнительная тюрьма. Исполнительной она называется потому, что там приговоры к ВМН в исполнение приводят. Знаешь, что ВМН означает?

– Знаю. Высшая мера…

– Высшая! – со значением повторил Рубцов. – Вот в этой тюрьме и отстреливают в присутствии доктора и прокурора. Потом тело – в мешок с хлорной известью, чтоб, значит, и костей не осталось после приговоренного. Хоронят втихаря, на общем кладбище, но без памятника и указания фамилии… Стреляет прапор один, я с ним знаком, бывал в тех краях… Нормальный, между прочим, мужик, без всяких этих… комплексов. А что? Всего и делов-то – щелкнул тварь пулей в лоб, и отдыхай, жди, пока следующего привезут. Нам бы на старости лет работенку такую сачковую, да, майор?

– Гм… К-кхе… – закашлялся Самохин и украдкой покосился на Рубцова. Тот не шутил вроде, говорил серьезно.

– А пока наша с тобой задача, – продолжил майор, – обеспечить, чтоб нашего «вышака» доставили к месту главного действия в целости и сохранности. Разнарядка на этапирование в спецчасть пришла. Естественно, под грифом «секретно». Но зэки, как звери, загодя свой конец чуют. Тем более, что за приговоренными к ВМН отдельный, усиленный конвой внутренних войск приезжает. Зэки тоже не дураки. Если ночью в камеру «чекисты» пришли – значит, все кончено, последняя помиловка отклонена, пора лоб зеленкой мазать. Бывает, крик поднимают, истерику закатывают, а то и в драку кидаются. Мы, конечно, «вышака» в любом случае отправим, но изолятор могут перебаламутить. Поэтому действовать предстоит быстро, четко, по заранее отработанной схеме. Я Варавина домой не отпустил пока. Его дежурный наряд сменился уже, а он задержится. Поможет «вышака» отправить – и пусть мотает к жене и детям… Рубцов посмотрел на часы:

– В час ночи у нас этап в Среднюю Азию. Конвой подгонит автозаки где-то к половине первого. Пока погрузим, отвезем к поезду, за «вышаком» приедут. Тебе эта суета ни к чему, поэтому ты, Андрейч, пока часовым на вышку заступишь. Там сейчас корпусной, старшина Иванов сидит. Ты его подменишь, он поможет этап собрать, от него здесь проку больше будет. Людей-то не хватает, каждый штык на счету! А к отправке «вышака» мы тебя сменим. Так что подежуришь пару часов, отдохнешь в тишине на верхотуре… С автоматом-то обращаться умеешь?

– Разберусь, – скупо пообещал Самохин.

– Ну, инструктировать такого старого служаку, как ты, тоже долго не надо. Увидишь зэка в запретной зоне или на заборе – мочи без предупреждения. По инструкции при ночных побегах с преодолением основных заграждений предупредительных выстрелов делать не надо, огонь открывать сразу на поражение. Если заметишь зэков на территории изолятора, на крыше или увидишь, что в окно из камеры вылезает – звони в дежурку, докладывай ДПНСИ. Не перепутай только, хозобслугу за побегушников не прими…

– А что, разве зэки из хозобслуги ночью по территории СИЗО болтаются?

– Бывает. В режимном дворике у нас два «слухача» дежурят. Слушают, что зэки друг другу из камер кричат, записывают в блокнот и утром в оперчасть докладывают. Сантехники могут работать, электрики. Но, понятное дело, в запретку они не полезут. Пойдем, я тебя отведу на пост, со старшиной, дядей Лешей Ивановым познакомлю. Говнюк он, между нами говоря, редкостный!

Из-за нехватки тюремного персонала часовые на ночь выставлялись только на двух вышках из четырех, в светлое время суток обходились вовсе без внешней охраны, полагаясь на сигнализацию и благоразумие зэков, у которых обычно хватало ума не ломиться на волю средь бела дня.

В отличие от подобных сооружений в колониях, где вышки были специально открыты всем ветрам, чтоб часовые-солдаты не спали, маячили на тесном пятачке, четко видимые издалека, с КПП, в следственном изоляторе вышки построили капитально, из кирпича, со смотровыми, застекленными от непогоды окнами, позволявшими обозревать примыкавший забор, запретную зону передними и режимные корпуса СИЗО.

Рубцов распахнул неприметную калитку и провел Самохина через вспаханную полосу «запретки» на узенькую, посыпанную шлаком тропинку, идущую вдоль забора к вышке. По другую сторону тропки тянулись ряды густо переплетенной, ржавой колючей проволоки.

– Главное – на будущее – калитками не ошибись, – пояснил Рубцов, – рядом еще одна дверь, так она тебя выведет прямиком в пасть к Малышу. Он тут рядышком по специально огороженной дорожке бегает. И на охраняемой территории не только зэков, но и сотрудников не признает.

– А до нас через колючую проволоку не доберется? – опасливо покосился на «запретку» Самохин.

– Не-ет, сюда он не сунется. Малыш два года назад за кошкой погнался и в «егозе» запутался. Изрезался сильно, мы с кинологом его как драный тулуп зашивали. Думали, списать придется. Но ничего, оклемался, еще злее прежнего стал. А вот к «егозе», колючей проволоке, близко теперь не подходит. Малыш, а Малыш? Ты где? А, вот он, умница моя! Не лает по пустякам, приметил нас и молча крадется.

Самохин посмотрел туда, куда указал Рубцов, и увидел, что по другую сторону колючей проволоки, шумно принюхиваясь, идет огромный «кавказец».

– Держи, Малыш! Гляди, какую я тебе косточку принес! – любовно проворковал Рубцов. Вынул из бокового кармана кителя бумажный сверток, развернул, достал увесистую кость с лохмотьями мяса и швырнул псу. Тот осторожно ткнулся носом в подарок, взял в зубы, отстал, и вскоре из ночной тиши донеслось мощное хрупанье.