Красавица некстати - Анна Берсенева

– Жива?

Голос у него был хриплый – Вере показалось, не от дыма, а от… От вожделения, вот от чего! Никогда, ни от одного мужчины оно не исходило так отчетливо, как от этого пирата с закопченным лицом. И направлено оно было на нее, только на нее… Вера почувствовала, что губы у нее пересыхают больше, чем от дыма всех девятисот петард, вместе взятых.

– Почти… – выдохнула она.

И тут наконец сообразила: да ведь если у Бориса все лицо в копоти, то и сама она выглядит точно так же!

– Ой! – как девчонка, воскликнула Вера и схватилась ладонями за щеки. – Я же страшная, как смертный грех!

– Смертный грех? – Борис улыбнулся. Зубы снова ослепительно сверкнули меж твердых губ. – А что, хорошая мысль… Хотя, по-моему, то, что я сейчас хочу с тобой сделать, не имеет к греху ни малейшего отношения.

– А что ты хочешь со мной сделать? – зачем-то стараясь, чтобы голос прозвучал небрежно, поинтересовалась Вера.

– Хочу тебя раздеть прямо сейчас и прямо здесь. И сделать с тобой хочу – все! – Он-то ничуть не старался выглядеть равнодушным. Губы у него как-то сразу пересохли при этих словах. – Пойдем, – сказал он.

Борис больше не перекидывал ее через плечо, но Вера пошла за ним так, словно была привязана к нему крепкой веревкой. Как невольница к пирату. Хотя меньше всего она чувствовала себя сейчас его невольницей. Она и сама, по своей доброй воле сделала бы с ним – все!

Глава 8

Комната Бориса не отличалась от Вериной – обычный гостиничный номер, наверное, точно такой же, какие отведены всем гостям Патума. Но когда Борис отпер дверь и почти втолкнул Веру к себе, ей показалось, будто она попала в какой-то другой мир, подобный тому, который только что сотворили на площади Демоны.

Комната эта была так же наэлектризована, как патумская площадь, так же перенасыщена огнем – казалось, в ее воздухе посверкивают искры.

Хотя на самом деле, наверное, ничего особенного в этой комнате не было. Ну, пахло не духами, как у Веры, а крепким табаком; она с самого начала заметила, что Борис курит не сигареты, а сигары. Пахло немного коньяком – на стеклянном столике стояла бутылка, и коньяк в стакане был недопит, как будто пивший его человек покинул комнату стремительно и был при этом так сильно взволнован, что не смог даже допить коньяк.

Вере нравилось думать, что так оно и было: Борис спешил увидеть ее этой ночью и поэтому не успел допить коньяк, собираясь на Полный Патум.

– Наконец-то… – проговорил он, как только за ними захлопнулась дверь. Голос его звучал так хрипло, что напоминал рычание. – Как же ты меня завела!

Вера хотела было ответить, что и он завел ее не меньше – зажег, как Демоны зажгли свои петарды. Но ничего она сказать не успела.

Борис взялся рукой за край ее юбки и резко рванул его вверх. Другой рукой он уже расстегивал брюки. То вожделение, которое Вера почувствовала в нем еще на площади, стало теперь всеобъемлющим. Видно было, что оно заполняет его до самого горла, как влага заполняет сосуд, и он не может сделать ни одного лишнего движения, чтобы не расплескать это вожделение. Он и не целовал ее именно поэтому, и Вера не обижалась, что он не целует ее, а берет сразу и грубо.

Нет, конечно, это не было грубостью! Как не было грубостью и то, что сама она не попыталась ни поцеловать его, ни положить голову ему на плечо. Все это казалось ей в эту минуту чем-то… украшающим, необязательным. А ей нужно было сейчас только главное – то, что лежало в самой основе, в самой простой основе отношений между мужчиной и женщиной, кто бы ни были они в своей обычной жизни, какими бы ни были до того, как встретились друг с другом.

Ей нужно было то, чего она никогда не знала в жизни и узнала только теперь.

Огонь их общего вожделения был так же изначален, как тот, которым целые сутки был подсвечен и переполнен этот необыкновенный город.

Ноги у Веры дрожали и подламывались. Наверное, Борис почувствовал это. Он подхватил ее под плечи, чтобы она не грохнулась затылком об пол. Она скользнула вдоль его пружинящей талии к коленям, к ступням и легла на ковер, без стыда раскинув ноги, за секунду до того, как он упал на нее сверху, прижал всем телом.

Он оказался такой тяжелый, что Вера чуть не задохнулась под его тяжестью. Это была неожиданная тяжесть – она ведь сразу, с первой минуты, когда он подошел к ней у фонтана в Госоле, почувствовала, что под его щегольским костюмом сплетаются одни только гибкие, сильные мышцы.

Это была тяжесть переполнявшего его желания.

Вера услышала, что из ее рта вырывается какой-то дикий стон, удивилась этому… И это было последнее, что она еще могла осмысливать в себе и оценивать. Дальше – она лишь чувствовала все, что с ней происходило, и чувствовала так сильно, как никогда в жизни.

Да и что она до сих пор знала в жизни, в той ее части, которую вяло именуют интимной! Ничего она не знала и только теперь поняла, как важно было то, что оставалось для нее скрытым за поволокой дел, отношений, намерений, помыслов… Все это и слетело с нее мгновенно, как поволока, как невесомая осенняя паутинка, и остался только огонь, тот самый огонь, который она и увидела вокруг себя, и почувствовала в себе сегодня впервые.

Вера считала себя изобретательной в том, что с медицинской нейтральностью, которая ее почему-то коробила, называлось сексом. Правда, она не изучала «Камасутру» и тем более не посещала какие-нибудь загадочные тантрические курсы, как Аглая Звон. Но, видимо, она обладала природным пониманием того, что нравится мужчине и одновременно доставляет удовольствие женщине. Во всяком случае, ей были неведомы проблемы, которыми делились во время обеденного перерыва едва ли не все ее сослуживицы: когда и женщине секс не в радость, и мужчина недоволен, и хоть беги к сексопатологу. Вера не считала свою интимную жизнь феерической, да и перерывы между мужчинами были у нее довольно большие. Но каждый раз, когда новый мужчина появлялся в ее жизни, и он бывал вполне удовлетворен, и сама она не жаловалась.

Только с Алексеем Гайдамаком было совершенно по-другому, совершенно как-то… не о том. Но это было так давно, что Вера уже и забыла, как оно было. И вообще, она старалась об этом не вспоминать.

А сейчас ей и стараться не надо было. Она напрочь позабыла все, что было в ее жизни до сих пор, и полностью отдалась тому, что происходило с нею сейчас, каждую минуту.

И ничего ей не приходилось изобретать! Все, что делал Борис, все, чем она отвечала ему, было так же просто и так же сильно, как огонь, тьма, столетние мостовые старинного города и вечные горы вокруг.

Борис придавливал ее сверху так, что это было почти больно, но вот именно только почти – все, что он делал с ней, было на грани боли, на той самой грани, на которой наслаждение становится таким сильным, что от него начинает звенеть все тело. Он ни разу не перешел эту грань, и мощный чувственный ток от прикосновений его оплетенного мышцами тела лишь нарастал у Веры внутри, ни на минуту не прерываясь никакими другими чувствами.