Сахалин - Влас Михайлович Дорошевич

до основания, страшная и мрачная Воеводская тюрьма, между постами Александровским и Дуэ.

 Виселица ставилась посередине двора.

 Присутствовать при казни выгоняли из тюрьмы сто арестантов, а если казнили арестанта Александровской тюрьмы, то пригоняли еще человек двадцать пять оттуда.

 Воеводская тюрьма была расположена в ложбине, и с гор, амфитеатром возвышающихся над нею, было как на ладони видно все, что делается во дворе тюрьмы.

 На этих-то горах спозаранку располагались поселенцы из Александровска и "смотрели, как вешают".

 И этот амфитеатр, переполненный зрителями, и эти подмостки виселицы, - все это делало воеводскую тюрьму похожей на какой-то чудовищный театр, где давались страшные трагедии.

 От многих из зрителей я слышал подробности трагедий, разыгравшихся на подмостках Воеводской тюрьмы, но, разумеется, самые ценные, самые интересные, самые точные подробности мне мог сообщить только человек, ближе всех стоявший к казненным, присутствовавший при их действительно последних минутах, - старый сахалинский палач Комлев.

 Он повесил на Сахалине тринадцать человек; из них десять - в Воеводской тюрьме.

 Его первой жертвой был ссыльно-каторжный Кучерявский, присужденный к смертной казни за нанесение ран смотрителю Александровской тюрьмы Шишкову.

 Кучерявский боялся казни, но не боялся смерти.

 В ночь перед казнью он как-то ухитрился достать нож и перерезать себе артерию.

 Бросились за доктором; пока сделали перевязку, пока привели в чувство бывшего в беспамятстве Кучерявского, наступил час "выводить".

 Кучерявский умирал смело и дерзко.

 Он сам скинул бинт, которым было забинтовано его горло.

 И все время кричал арестантам, чтобы они последовали его примеру.

 Напрасно бил барабан. Слова Кучерявского слышались и из-за барабанного боя.

 Кучерявский продолжал кричать и тогда уже, когда его в саване взвели на эшафот и поставили на западню.

 Комлев стоял около и, по обычаю, держал его за плечи.

 Кучерявский продолжал из-под савана кричать:

 - Не робейте, братцы!

 Последними его словами было:

 - Веревка тонка, а смерть легка...

 Тут Комлев махнул платком, помощники выбили из-под западни подпорки, - и казнь была совершена.

 Процедура казни длилась обыкновенно долго: часа полтора.

 Осужденного выводили в кандалах.

 В кандалах он выслушивал приговор. Затем его расковывали, надевали саван, сверх савана петлю, смазанную салом...

 В общем, казнь, назначавшаяся обыкновенно в пять, редко кончалась раньше половины седьмого.

 Эти страшные полтора часа редко кто мог выдержать.

 "Иной спадает так, что обомлеет совсем", по выражению Комлева.

 У большинства хватало сил лишь попросить палача:

 - Поскорей только! Прихлестните потуже! Без мучений, пожалуйста.

 У многих не хватало сил и на это.

 Ссыльно-каторжный Кинжалов, казненный за убийство на Сахалине лавочника Никитина[22], все время молился, пока читали приговор, а затем, когда его начали расковывать, лишился чувств.

 Его пришлось внести на эшафот.

 Державший его Комлев говорит:

 - По-моему, ему и петлю-то надели уже мертвому.

 Перед казнью, по воспоминаниям Комлева, почти всякий холодеет и дрожит, весь колотится, делается уже не бледным, а белым совсем.

 - Держишь его за плечи, когда стоит на западне, через рубашку руке слышно, что тело у него все холодное, дрожит весь.

 Среди всех тринадцати казненных Комлевым совершенно особняком стоит некто Клименко.

 Преступление, совершенное Клименком, состояло в следующем.

 Он бежал, был пойман надзирателем Беловым, доставлен обратно и дорогой избит.

 Тогда Клименко дал товарищам "честное арестантское слово", что он разделается с Беловым, бежал вторично и сам явился на тот кордон, где был Белов.

 - Твое счастье - бери. Невмоготу больше идти.

 Белов снова повел Клименко в тюрьму, и по дороге арестант убил своего конвоира.

 После этого Клименко сам явился в тюрьму и заявил о совершенном им убийстве, рассказав все подробно: как и за что.

 Его приговорили к смертной казни.

 Ничего подобного смерти Клименко не видал даже видывавший на своем веку виды Комлев.

 Когда его взвели на эшафот, Клименко обратился к начальству и... благодарил за то, что его приговорили к смерти.

 - Потому что сам, ваше высокоблагородие, знаю, что стою этого. Заслужил, - вот и казнят.

 Единственной его просьбой было "отписать жене, что он принял такую казнь".

 - И отписать, что, мол, за дело.

 - Даже барабан не бил при казни! - по словам Комлева.

 Вот вам, как умирали каторжники, и что такое смертная казнь.

 Вряд ли вид ее особенно содействовал исправлению ссыльно-каторжных, которых выгоняли из тюрьмы "для присутствования", и поселенцев, которые занимали самый естественный в мире амфитеатр перед этой противоестественной сценой.

 Теперь перейдем к недовольству отсутствием смертной казни.

 Генерал был совершенно прав, когда говорил, что отсутствие смертной казни вызывает большое неудовольствие во многих.

 - Помилуйте, батенька, - приходилось слышать буквально на каждом шагу, - ведь этак жить страшно! Того и гляди, зарежут! Безнаказанность полная! Ведь это курам насмех: только прибавляют срока! У человека и так сорок лет, а ему набавляют еще пятнадцать. Не все ли ему равно: сорок или пятьдесят пять?! Нет! Эти гуманности надо побоку. Смертная казнь, - вот что необходимо!

 И когда даже я, привыкший на Сахалине целые дни проводить в обществе Комлевых, Полуляховых, "Золотых Ручек", выходил из терпения от этих рассуждений и говорил им:

 - Тогда, господа, уж будет лучше говорить о колесовании, о четвертовании. Это хоть будет иметь смысл. Это хоть еще не применялось, - может быть, поможет. А смертная казнь применялась и ничему не помогала.

 На самом деле!

 Когда происходили все эти убийства смотрителей?

 Когда был убит Дербин? Селиванов? Другие? Когда было покушение на Ливина, на Шишкова?

 В то время, когда за это смертная казнь полагалась обязательно.

 Был ли убит хоть один чиновник за эти четыре года, пока не было смертной казни?

 Нет. Ни одного.

 - А покушение на убийство доктора Чардынцева? А покушение на убийство секретаря полиции Тымовского округа[23]?

 Действительно, "в производстве" имелись оба эти дела.

 На доктора Чардынцева бросился арестант Криков.

 С Криковым меня познакомил... доктор Чардынцев.

 - Ну, а теперь пойдемте посмотреть на человека, который чуть меня не зарезал! - сказал мне доктор, когда мы обошли весь лазарет.

 - Как? Разве он здесь? У вас?

 - Да. В отдельной комнате.

 - И вы не боитесь к нему ходить?

 - Нет, ничего. Он теперь успокоился. Мы с ним большие друзья.

 В маленькой отдельной комнатке лежал больной Криков, бледный, исхудалый, измученный.

 Приняв меня за доктора, он начал слабым, прерывающимся от одышки голосом жаловаться на сильное сердцебиение и расхваливать своего доктора:

 - Если бы вот не они, - прямо бы на тот свет отправился.

 "Сильнейший порок сердца", -