Родительский парадокс - Дженнифер Сениор

— Если посмотреть на сайт любой школы, — говорит она, — то сразу увидишь молодых и энергичных учителей. Это прекрасно, но для меня это серьезный удар. Я считаю себя энергичной — но отнюдь не молодой.

Прошли годы, и Гейл пришлось столкнуться с финансовыми последствиями принятого ею когда-то решения. Она вспоминает поездку с Мэй, когда они посетили несколько школ нью-йоркской университетской системы. Тогда мама с дочерью серьезно поссорились. Мэй сочла качество нескольких школ настолько низким, что не захотела тратить время на поступление. И Гейл обиделась — ведь именно эти колледжи могли позволить себе она и ее муж (муж Гейл является владельцем небольшого бизнеса «товары почтой»).

Всю жизнь Гейл внушала дочери мысль о том, что она сможет поступить в любой колледж по своему выбору — если, конечно, будет упорно трудиться. Иллюзия полезная, продиктованная любовью. Гейл хотела, чтобы Мэй чувствовала себя уверенно, хотела зарядить ее оптимизмом и дать ей мотивацию для жизни в непростом, порой пугающем мире, где так трудно ориентироваться.

— Мы воспитываем детей в осознании того, что для них нет ничего невозможного, — говорит Гейл. — Порой мы думаем: «Да ладно, денег заработаем» или «Ну, они всегда могут получить футбольную стипендию». А потом им неожиданно исполняется восемнадцать, и оказывается, что мы не можем позволить себе дать им то образование, о котором они мечтают.

Во время той поездки Мэй разоблачила блеф матери. Она трезво оценила свои возможности и ограничения и заявила, что ей это не нравится. И тогда Гейл поняла, что ее иллюзии, сказки, которые она с такой любовью рассказывала, были полезны не столько Мэй, сколько ей самой.

— Мы тоже жили в мире мечты, — говорит она.

Один из самых новаторски настроенных психоаналитиков XX века Эрик Эриксон писал о моментах экзистенциального переосмысления в своей книге, посвященной циклам человеческой жизни. Он утверждал, что все люди проходят восемь этапов развития, и каждый знаменуется особым конфликтом.

Эриксон расширил свою модель и включил в нее период взрослости, что придало его теории особую силу и значимость. Даже сам путь к взрослой жизни он рассматривал как серию взлетов и падений, а не как неуклонный марш вперед.

Стадии взрослой жизни, выделенные Эриксоном, сохранили свою актуальность и по сей день. В начале взрослой жизни мы должны учиться любить, а не погружаться в туман нарциссизма и стремления защитить себя любой ценой. В среднем периоде мы должны учиться продуктивной жизни. Мы должны оставить что-то будущим поколениям, а не просто плыть по течению (по выражению Эриксона «генеративность против стагнации»). А затем перед нами встает проблема примирения с накопленным жизненным опытом и сделанными в процессе жизни выборами. Очень важно примириться с прожитой жизнью, а не скатываться в горькие сожаления («цельность против отчаяния и отвращения»).

Некоторые современные исследователи считают эти стадии взрослой жизни надуманными и неестественными. Но именно об этом так часто пишут родители подростков. Они, как Гейл, говорят о надежде победить стагнацию и двинуться вперед, хотя их карьерные возможности серьезно ограничены. Они, как Гейл, оглядываются назад и принимают сделанный в свое время выбор, органично вплетая его в свою жизнь.

Эриксон писал: «Принятие единственного жизненного цикла и людей, которые были важны для него, — вот что необходимо и незаменимо для любого человека».

Особенно подвержены «самоедству» женщины. Как показывает проведенный недавно опрос населения, 22 процентам родителей, имеющих детей в возрасте от двенадцати до семнадцати лет, уже за пятьдесят. 26 процентам — сорок пять и более. А это означает, что значительное количество матерей современных подростков находится либо в предменопаузе (то есть страдают от приливов, бессонницы и перепадов сексуального желания), либо в менопаузе.

Многие женщины переживают этот период довольно спокойно — точно так же, как и многие подростки спокойно переживают период переходного возраста. Но другим приходится бороться с меланхолией и раздражительностью. Такие женщины видят в своем состоянии зеркальное отражение состояния детей-подростков, фертильный период в жизни которых только начинается. (В ряде серьезных исследований, проведенных в последние годы, говорится, что риск депрессии в период предменопаузы удваивается, а то и учетверяется — в зависимости от количества опрошенных.)

К счастью, Гейл с радостью наблюдает за расцветом своих дочерей. Это своеобразная компенсация, а не повод для сожалений.

— Мне страшно приятно смотреть, как они из девочек превращаются в женщин, — говорит Гейл. — Их сексуальность меня совсем не беспокоит. Меня беспокоит близость смерти. Я часто думаю: господи, какая же я старая!

Гейл не старая. Ей всего пятьдесят три года. Она указывает мне на гостиную, где сидит Ева. Гейл родила ее в тридцать восемь лет.

— Я смотрю на нее, — говорит она, — и думаю: «А я была в ее возрасте почти сорок лет назад!»

Сожаления порой принимают очень странный вид. Иногда они проявляются как сомнения в себе. Человек начинает переживать, что не сделал хорошей карьеры, неправильно построил жизнь, выбрал не того супруга. Само присутствие в доме подростков, обладающих огромным потенциалом, становится источником сожалений. Перед ними вся жизнь, а собственная жизнь уже близится к закату. («Мои девочки должны сделать собственный выбор», — говорила мне Гейл.)

Но иногда эти сожаления принимают форму сомнений в правильности данного детям воспитания — то есть в своих родительских способностях.

Такие сожаления могут быть тонкими. Порой они касаются вовсе не сознательно сделанного выбора. Самую острую боль нам причиняет то, чего мы не смогли сделать, ошибки, замеченные нашими детьми, или дурные привычки, которых мы не смогли скрыть и которые теперь либо присущи нашим детям, либо вызывают с их стороны агрессивное неприятие.

Дети становятся свидетелями нашего самого постыдного поведения и самых серьезных ошибок. Большинство родителей абсолютно точно смогут рассказать вам об этом, потому что боль от этих привычек и инцидентов не проходит.

Еще больше усугубляет ситуацию резкий и категоричный взгляд подростков на родительские ошибки и промахи. Подростки вырабатывают особую тактику отталкивания родителей. Они отличают себя от родителей («Я не буду таким, как ты»), то есть «индивидуализируются», как говорят психологи. Подростки отлично умеют превращать свой взгляд на мир в оружие и причинять боль точно рассчитанными замечаниями и наблюдениями.

Саманта рассказала, как умело мучает ее словами Каллиопа. Она частенько замечает, что Саманта превращается в ее собственную мать, бабушку Каллиопы. А Саманта менее всего хочет походить на мать, потому что считает ее холодной и бесчувственной женщиной. Во время последней ссоры Каллиопа даже назвала Саманту именем бабушки.

— Я знала, что это удар ниже пояса, — призналась в нашем разговоре Каллиопа.

Самые глубокие родительские сожаления высказал мне Майкл, бывший муж Бет и отец Карла. Должна сказать, что Майкл — не тот человек, которому свойственны истинные сожаления. Он считает себя счастливым человеком. Майкл убежден, что его сыновья чувствуют его добрые намерения. Но когда дети становятся источником проблем, он мысленно возвращается к тем дням, когда они с Бет ссорились из-за развода и он не сумел договориться с ней о совместной опеке.

— Мы боролись в суде, мы ругались дома, — говорит он. — Смысла в этом не было, но я все еще об этом сожалею.

Майкл понимает, что дорого за это заплатил. Особенно ощутимо это в его отношениях со старшей дочерью, Сарой.

— У нас с ней всегда были сложные отношения, — говорит он. — Нам никогда не было комфортно друг с другом.

Он вспоминает случай, произошедший пару лет назад, когда Сара оканчивала школу. На выпускном вечере Майкл увидел сияющую, совершенно взрослую юную женщину, которая окончила прекрасную школу и получила почти полную стипендию на обучение в еще более престижном частном колледже. И это его дочь! Сам он никогда даже не учился в колледже! Но в зале, украшенном яркими воздушными шариками, Майкл почувствовал себя неловко.

— Выпускной вечер закончился, — вспоминает он, — и возник вопрос: куда поедем? И ответ был очень прост: все едем к маме.

Майкл делает жест от себя к воображаемой маме.

— Я был там, при полном параде, и думал: я тоже могу поехать со всеми, но так и не решился. Я ощущал некую… беспомощность. А ведь она и моя дочь тоже.

Майклу явно тяжело отстраниться от той ситуации. Он с трудом говорит об этом.

— Я не чувствовал себя частью всего происходящего, — говорит он. Лицо его мрачнеет, но потом он берет себя в руки. — Я не был частью их жизни.