Как убить литературу. Очерки о литературной политике и литературе начала 21 века - Сухбат Афлатуни

середины 1920-х на поэтические гонорары стало возможным питаться не одной только гречкой и горячим шоколадом (вскоре, правда, исчезнувшим), но и чем-то более существенным[141]. С другой стороны – стало сложнее и напечатать стихи, возникли новые барьеры, обострилась конкуренция. Так что и в советское время только на поэтические публикации могли прожить очень немногие.

И всё же профессия и заработок никогда не были так жестко увязаны друг с другом, как сегодня. В советское время поэты могли жить на разные «околопоэтические» приработки: стихотворные переводы, ведение поэтических ЛИТО, встречи с читателями.

С середины 90-х понятия профессии и средства дохода фактически отождествились. И поэзия перестала считаться профессией.

«Сегодня, – пишет Ян Шенкман в статье “Вакансия для поэта” (“Арион”. 2005. № 1), – как и десять-пятнадцать лет назад, чтобы элементарно выжить, поэту необходим побочный заработок, грубо выражаясь, прикорм. […] Худший вариант – бизнес и журналистика. И то, и то требует невероятной нервной отдачи. И то, и то до отказа забивает голову производственными проблемами. Журналистика плоха еще и своей филологической родственностью стихам. Одни и те же участки мозга работают, хоть и по разным принципам». В качестве наилучшего «прикорма» Шенкман рекомендует работу, не слишком загружающую голову. Вроде курьерской.

В 2015 году редактор «Воздуха» Дмитрий Кузьмин провел мини-опрос среди своих авторов: «Господа поэты, как у вас с деньгами? Чем – не стихами же – зарабатываете вы на хлеб на нынешнем этапе жизни?» («Воздух». 2015. № 1–2).

Все опрошенные подтвердили, что да, не стихами зарабатывают. В качестве источников дохода упоминались бебиситтерство, фотография, психотерапевтическая практика, репетиторство, производство мебели и тренерство по карате. То есть никаких характерных видов приработка для поэтов. Люди как люди; всем займутся, если жизнь заставит.

Перебросив взгляд через океан, можно заметить, что жалобы американских коллег (которые привел выше) – тоже не на «мелкий жемчуг». Единственная более-менее оплачиваемая «вакансия для поэта» – преподавание в университетах «creative writing». В меньшей степени – редакторская работа в поэтическом журнале (в большинстве своем – при университетах) или в крупном издательстве, выпускающем поэтические серии. Что до гонораров за публикации – прожить на них могут лишь очень немногие celebrities[142].

Копните биографию любого «профессионального» поэта, и вы обнаружите его или ее «действительную» профессию. Исключением являются только поэты, получившие Нобелевскую премию по литературе – но получают они ее обычно уже в конце своей литературной карьеры. На этом уровне известности книжные продажи и чтение книг начинают приносить доход… Тумас Транстрёмер стал нобелевским лауреатом в 2011 году. За предшествующее этому десятилетие в США было продано только 12 300 экземпляров его книг; сегодня они издаются десятками тысяч[143].

Для российского поэта – даже известного – и двенадцать тысяч проданных экземпляров выглядит впечатляюще. (Правда, и англоязычная читающая аудитория в мире несоизмеримо многочисленнее русской…)

В наличии второй профессии есть и свои плюсы. Она дает некий новый жизненный опыт, который, занимаясь только поэтическим трудом, стихотворец вряд ли бы приобрел. Занятие ею «смягчает» моменты творческих кризисов. Наконец, сама, условно говоря, «нерегулярность» поэтической работы провоцирует заполнить временные пустоты, не занятые писанием стихов, работой другого рода. Хотя, конечно, лучше всего ничем не занимать, а просто поваляться на травке…

Минусы столь же очевидны.

Об одном уже говорилось у Яна Шенкмана – вторая профессия может начать действовать как глушилка. К бизнесу и журналистике я бы добавил еще писание прозы. Конечно, и доходы прозаиков (серьезных) невелики. «Даже торговля пирожками с кошатиной – это более выгодное дело», – как посетовала недавно Татьяна Толстая[144]. И всё же до пирожков с кошатиной дело пока не доходит. С матобеспечением в прозе на порядок благополучней. Так что сочетание «поэт и прозаик» стало уже почти привычным. Профессии смежные, да и в истории литературы подобных «двоякодышащих» авторов было немало. Но именно в силу этой смежности проза легче оттягивает на себя поэтическую энергию, паразитирует на ней.

Так что не всякая профессия – даже внутри поля литературы – поэту подходит.

С другой стороны, поэт – если он действительно поэт – редко оказывается в своей второй профессии успешным.

«Большинство из нас, – пишет Колин Джон Холкомб (по второй профессии – геолог), – в случае нужды становятся специалистами в юриспруденции или в одной из отраслей техники… Но вряд ли компании выстроятся в очередь, чтобы нанять нас. … Мы уже в “неподходящем” возрасте, у нас нонконформистское отношение ко всему, у нас, вероятно, не хватает нужных профессиональных связей. Короче говоря, мы – другие»[145].

Что дальше?

Итак, депрофессионализация поэзии – не «временные трудности», а устойчивая тенденция. Причины названы: лавинообразный рост числа поэтов при сокращении числа читателей поэзии; сужение возможностей для заработка поэтическим трудом; совмещение поэзии со второй – зачастую нелитературной – профессией…

Что касается следствий, то прежде всего это сокращение притока в поэзию ярких молодых имен. Об этом мне уже приходилось писать лет пять назад. Вооружившись калькулятором, я сравнил средний возраст поэтов, печатавшихся в 1997 и 2009 годах в последних номерах – октябрьском, ноябрьском и декабрьском – четырех «толстяков» («Дружбы народов», «Знамени», «Нового мира», «Октября»), а также в четвертом номере «Ариона».

Как показал подсчет, средний возраст публикуемых поэтов возрос с 48 лет в 1997 году до 52 в 2009-м; те, кому на момент публикации еще не было тридцати, в списке 1997-го составляли всего чуть более одной десятой, а 2009-го – вообще одну двадцатую. Тогда как у авторов прозаических публикаций средний возраст, напротив, сократился почти в полтора раза – с 52 до 35 лет. И происходило это как раз за счет прихода нового поколения – тех прозаиков, кому на момент публикации еще не было тридцати: в списке 1997-го их всего 12 процентов; в списке 2009-го – 24, то есть вдвое больше[146].

Вывод один – наиболее литературно одаренные и амбициозные молодые авторы «выбирают» прозу. Или драматургию.

Другим следствием стала растущая фрагментизация поэтического поля. Оно и прежде не было однородным, представляя собой конгломерат школ, направлений, кругов, содружеств, альянсов… Однако поэты – и это очень хорошо видно по их дневникам и переписке – всегда живо интересовались тем, что происходит за пределами их делянки. Приглядывались, критиковали, реже хвалили. Существовала конкуренция – за возможность опубликоваться, за читателя, за признание. Сегодня люди, относящиеся к одному поэтическому кругу, крайне редко интересуются тем, что происходит в соседних; конкурировать не за что. Зачем тогда придвигать стул и выглядывать в форточку, когда внутри, среди «своих», так комфортно?

Некоторый дискомфорт