Любовники старой девы - Клари Ботонд

После мы сидели друг против друга на полу и глядели друг на друга с изумлением, молча, усталые и счастливые. Юноша улыбнулся и чудесным жестом приложил указательный палец к приоткрытому рту, чуть запрокинув голову. Я поняла, что он просит пить. Я схватила свое брошенное платье. Он тоже поднял свою одежду.

— Ты хочешь пить? — спросила я. — Сейчас я принесу тебе пить. И поесть, — я уже стояла у двери.

Он внимательно слушал, пока я говорила. Он протянул руку и произнес медленно, чужой язык затруднял его:

— Да. Принеси.

На кухне я наполнила разной снедью корзину, с которой Мария ходила в лес за ягодами и грибами. Нашла и большую флягу с вином. После поднялась к себе в комнату. Мы стали есть и пить. Я называла разные предметы, бывшие в комнате, он повторял за мной новые для него слова. Мы смеялись. Затем он поднялся. Лицо его сделалось серьезным. Он приложил ладонь к груди. Я не удерживала его. Почему? Это было бы всё равно, что пытаться удержать солнечный свет или край голубого неба в окне. Я даже не могла понять потом, тоскую ли я. Но я чувствовала, что это странное любовное наваждение возможно только с ним! Это странно, но, должно быть, и вправду бывают люди, созданные друг для друга. И как редко, должно быть, им удается встретить друг друга. Я протянула ему корзину с еще оставшейся едой, он помедлил, посмотрел как-то испытующе, но взял. Вот он уже шагнул к дверце в стене. И тут я подбежала и протянула ему кольцо, то самое. Я взяла его за руку и надела кольцо ему на палец. Он улыбнулся, словно прося прощения, и тихо проговорил:

— Нечего мне тебе подарить.

Он обнял меня свободной рукой, на пальце которой уже блестело мое колечко, и нежно поцеловал в губы.

Кажется, Мария после всё искала корзину и припасы, и флягу с вином, и грешила на бедного Чобу.

Я не буду говорить подробно, но прошло какое-то время и я стала замечать в себе некие перемены. Я подумала, что я больна и испугалась. Мария тоже заметила моё состояние и однажды, когда мы были в кухне вдвоем, она обняла меня и объяснила, что у меня будет ребенок. Она принялась осторожно расспрашивать. Я рассказала ей о незнакомце, но о дверце, ведущей в подземный ход, не сказала ничего; я говорила, что встретила юношу в лесу. Мария поверила мне, но удивилась, что мы даже не назвали друг другу наших имен. Мне стало жаль ее. Она, бедная, не знает, что такое любовь, когда нет нужды в именах. Но она очень помогла мне. Она сказала отцу, что я стала жертвой насилия. Огорчению его не было предела. Он не хотел видеть меня. А мне было хорошо. Я почувствовала движения ребенка, такие чудесные, от которых у меня сердце билось нежно и тревожно, и мне казалось, будто я уплываю в море на лодке, волны меня несут… Я не испытывала никакого нетерпеливого ожидания. Мое единство с этим маленьким существом, защищенность моего ребенка моим телом наполняли меня спокойной радостью. Мне казалось, что после рождения ребенок станет совсем беззащитным, я не смогу защитить его. Моя девочка сразу, когда Мария впервые показала мне ее, была прелестна. Крохотные согнутые сладкие пальчики, милое личико, маленький нежный носик. Но мой отец приказал удалить ее. Мария увезла ее. Мне думалось, я умру от тоски. Мария перетянула мне грудь куском полотна, и молоко, предназначенное для моего ребенка самой природой, сгорало с болью. Я очень тосковала. У девочки даже имени не было. Мария сказала, что кормилица назвала ее Иваной в честь своей умершей дочери. Мария навещала ребенка. Потом отец разрешил привезти девочку в деревню. Теперь я могла ее видеть. Было удивительно — неужели это то самое крохотное существо, что показала мне когда-то Мария, то самое существо, что жило у меня под сердцем! Я привыкла к девочке, к ее имени, к ее страстному нраву. Потом она стала жить в замке. Я страдала, думая о ее будущем! Неужели эта страстная девушка обречена будет проводить свои дни в монастыре? На этом настаивал ее дед, мой отец. Я не знала, как мне устроить ее судьбу, сделать ее счастливой.

Теперь расскажу о Маргарете. Она приехала тайком и подстерегла меня, когда я прогуливалась в одиночестве. Обе мы обрадовались, почувствовали себя родными. Теперь мы были совсем разными. Видя ее такой нарядно одетой, я подумала об Иване. Не поможет ли мне Маргарета? Она сказала, что после объяснит, почему приехала тайком, и просила пока никому не говорить о ней. Я проводила ее в мою спальню. От волнения я даже забыла запереть дверь. Маргарета рассказывала о себе, о своем муже. На пальце ее я увидела кольцо, она сохранила материнское кольцо! Мне стало как-то неловко и я позавидовала ей. Не знаю, почему. Она заметила, что у меня нет кольца. Я смутилась и сказала, что потеряла свое кольцо. Она стала дарить мне драгоценности. И вдруг в шкатулке я увидела… то самое кольцо! Значит, одно из этих колец — мое! Это кольцо подарил Маргарете ее муж, которого она так любила! Да и он любил ее! Я вспомнила всё так живо — тот летний светлый день, того юношу, мое кольцо. Мучительная обида захватила сердце! Я стала говорить сестре обидные, несправедливые слова. Я упрекала ее, я говорила, что она отняла отца у моей дочери! Сейчас мне стыдно рассказывать обо всем этом. Сестра заразилась моей горячностью. Что случилось потом, вы знаете… Мне тяжело повторять… Когда я взглянула на Жигмонта, я сразу узнала того юношу! Нельзя не узнать эту улыбку… Я спряталась за дверцей, ведущей в подземелье… Дальше вы знаете…

Кларинда замолчала.

Жигмонт что-то произнес тихо и грустно, на непонятном языке. Все посмотрели на него с удивлением.

ГЛАВА 36

— Если спросить любого из нас, — начал Жигмонт, — любит ли он правду, ответ будет бездумный и быстрый — да, очень люблю правду и ненавижу ложь! Что она такое, эта самая правда, или, как ее красиво зовут иной раз — истина? В каком отношении к нам, людям, она обретается? Мы редко задаемся подобными вопросами. Я вижу эту самую истину в обличье старой девы, сосредоточенной на каких-то своих раздумьях, и никак, никоим образом не могущей понять нас хотя бы в самой малой степени. А мы лжем, будто любим ее. Бедные мы! Любовники старой девы. Странно, да?

Сейчас я скажу вам, как назвали меня при рождении. Мое имя — Реджеб из рода Нешри!

Глаза Михала широко раскрылись.

— Татарин! — произнес он с враждебным каким-то изумлением.

— Нет, мальчик мой, — улыбнулся Реджеб. — Мои единоплеменники не зовутся «татарами» — выходцами из адской тьмы, но зовутся они «османами» — небесными!

Я родился и вырос в большом приморском городе. Отец мой был мореплавателем, а мать происходила из бедной семьи. Она рано умерла. Дед мой по матери был известен своей набожностью. От него я получил в наследство молитвенный коврик, ибо я всегда сохранял приверженность к вере отцов! — Реджеб смешливо улыбнулся и развел руками. — Маргарета знала об этом. Сколько раз бывало, после дружеского диспута на богословские темы с моим приятелем, духовником королевы венгерской, я после его ухода расстилал в своей комнате дедовский коврик, омывал руки, становился на колени и прижимался лбом к нежно-голубым, туго переплетенным шерстяным нитям.