Не сотвори себе кумира - Иван Ефимов

– Меня обвинили в том, что я осмеливался высказывать свою точку зрения об этом историке. В результате и был причислен нашим НКВД к лику неугодников

В Омске наш состав долго толкали и катали по бесконечному печному лабиринту товарной станции, пока наконец не затолкали в нужный тупичок. По обыкновению в баню водили ночью: видимо, было неудобно конвоировать среди бела дня бесчисленные колонны заключенных. А что это нам неудобно – не в счет: мы уже не люди а зэки, с нами церемониться нечего. Мы уже приучены к тому, что в любой час суток каждого из нас можно поднять по команде и делать с нами что угодно.

Но эта санитарная ночка прошла негладко: когда вымытых арестантов вели по окраинным улицам обратно, из одной банной партии сбежал крупный рецидивист. Сбежал, и след его затерялся. В бане, видимо, он успел с кем-то сговориться и утек, невзирая на плотный конвой. Это событие подействовало на всех блатарей возбуждающе, как будто это каждый их них отличился лично.

Продержав здесь более суток, нас потащили дальше.

Веселая блатная компания наверху, у окна, сразу же принялась за коллективное творчество с участием своих коллег с противоположных нар. Двое стали нарезать бритвенным лезвием из газетного листа аккуратные дольки величиной чуть меньше обычной игральной карты. Газеты и лезвие еще вчера были добыты в бане и искусно спрятаны до поры. Двое других раскрошили в миске хлебный мякиш, смочили его подогретой водой и после тщательного размешивания протерли ложкой через тряпку. Таким способом был изготовлен клей, Один из умельцев приготовил трафаретку, тем же лезвием он ювелирно вырезал на вдвое склеенном для прочности квадратике газеты картежные знаки: черви, пики, крести и бубны. Затем набрал немного сажи в печке, перемешал ее с клеем и изготовил таким способом черную краску. Газетные листочки-карты тоже были склеены вдвое – для долгой службы.

Не прошло и двух часов с начала этой кропотливой работы, как на свет появились сносные карты-чалдонки, на которых не хватало только разрисованных валетов, королей и дам. Так мы увидели подлинное тюремное искусство блатных, удивляясь быстроте, слаженности и точности всех операций. Но, кажется, только на такой труд эти мазурики и были способны.

С этого дня и до конца этапа уголовники почти не прекращали игры в карты. Играли без «интереса», но с азартом заядлых игроков. Были случаи, когда играли и на хлеб. Заводилой игры на «интерес» был Меченый, и чаще всего в таких случаях ему проигрывал Сынок. Выигравший с каким-то особым злорадством наблюдал, как мучается несколько дней без хлеба его партнер…

В Новосибирске простояли трое суток. С утра второго дня сидевшие у окна часто отодвигали рамку, пытаясь уяснить, почему нас то и дело перетаскивают с одного места на другое.

– Отцепляют и снова прицепляют,- равнодушно говорил Чураев, отворачиваясь от окна.

Это замечание как-то по-особенному воспринял Гриша и надолго о чем-то задумался.

Под вечер около вагонов началось движение. Было слышно, как отодвигались и снова сдвигались грохочущие широкие двери теплушек, слышались громкие голоса, однако смысл слов могло уловить лишь чуткое ухо. В неурочное время открылась и наша дверь, и в вагон по прицепной лесенке поднялись двое в полувоенной форме. Мы настороженно уставились на вошедших, а они поначалу внимательно осматривали не столько нас, сколько нашу одежду и особенно обувь.

– Набирается партия на лесозаготовки,- сказал один из вошедших.- Тех, кто имеет теплую одежду и обувь, прошу встать.

С двух сторон нижних нар поднялось человек пять. На ногах у них оказались валенки, а на некоторых и полушубки и зимние полупальто.

– Согласны идти в лесной лагерь? – спросил второй чин.

– Я согласен,-ответил один, просовывая руки в рукава накинутого на плечи полушубка.- Только мне хотелось бы знать, кем и на сколько лет я осужден.

– Сегодня вам скажут, на сколько вы осуждены. А пока собирайтесь с вещами и выходите из вагона.

– А я на сколько?

– А мне как дали?

– А меня надолго ли упекли?

– Скоро вам всем скажут, возможно даже и сегодня,- ответил всем сразу второй полувоенный.- А вам,-обратился он к добровольцам,-скажут через несколько минут.

В вагоне стало на пять человек меньше. Ушли все обладатели теплой одежды и прочной обуви.

– Мародеры, навербовать навербовали, а одеть не догадались,- сказал кто-то вслед ушедшим.

Может быть, из вагона вышло бы значительно больше народу в сносной одежде, но этого не случилось по чисто психологической причине: мы ехали, тая в душе уверенность, что коль никто нас так и не судил, то и никаких сроков заключения мы не имеем, что везут нас «просто так», для разгрузки тюрем, и мы с затаенной надеждой ожидали, что вот-вот нас догонит какая-то правительственная эстафета с приказом о немедленно возвращении домой на свободу.

Наивные, незрелые мечты! В те дни мы все еще не представляли, что то, что с нами происходит,- это всерьез и надолго.

Наконец-то неизвестность кончилась и для нас. Нам объявили приговоры – пусть неправильные, незаконные,- и теперь оставалось только ждать прибытия на какое-то

«свое место», откуда можно будет написать жалобу на неправый суд.

Произошло это в Красноярске, когда после длительных маневров нашу походную тюрьму загнали в тупик и наши чуткие уши уловили отдаленные звуки отодвигаемых дверей. Мы поняли, что в вагоны заходят неспроста: время обеденной кормежки еще не пришло, а уголь еще был.

– Наверное, опять вербовщики из леса,- сказал кто-то из нижних жильцов, у которых не было никаких шансов глянуть на белый свет через окно.

– Пожалуй, так и есть,- отозвался Артемьев.- Здесь могут вербовать на Тайшет, потому как не живут там долго люди, умирают от износа или убиваются. Вот и пополняют кадры время от времени, благо резервы большие имеются завсегда.

– Откуда тебе известны такие подробности, Кудимыч? – Артемьева и здесь, с моей легкой руки, все называли не по фамилии, а по отчеству, вкладывая в это и уважение и сердечность.

– Да уж боле некуда отсюда везти; тут прямая дорога на Тайшет или еще куда на север.

Но наши прогнозы на сей раз были ошибочны. Снаружи послышался скрип снега и знакомый звук отпираемого замка, а вслед за ним – лязг тяжелой щеколды. Широкая дверь отодвинулась почти на метр, и вслед за волной холодного воздуха в вагон взобрались Двое румяных здоровяков из лагерного персонала в Длинных армейских полушубках, перекрещенных ремнями. За ними снаружи мелькнул винтовочный штык охранника, закрывающего дверь.

– Внимание! – сказал один из вошедших и не торопясь достал из своей объемистой сумки увязанную пачечку тонких папок размером в пол-листа писчей бумаги-- Слушайте приговоры суда,- продолжал он, не глядя на нас.