Не говори никому - Млада Рябинина

Сокрушенно бешусь. Нас в очередной раз прервали. Какого черта? Откуда она взяла ключ?

Я оглянулся через плечо на прикрытую дверь, из которой сочился яркий свет. Да чтоб тебя! Вытащил с горечью все еще стоявшего солдата, надел обратно боксеры и штаны, стараясь пристроить без давления. Как же не вовремя подоспела эта женщина, дьявол ее дери! Катя поднимается, одергивает юбку, прикрывается руками и ищет в полутьме свои вещи. Нахожу бюстгальтер, висящий на спинке стула у окна, подаю ей, там же оказывается моя рубашка с порванными несколькими пуговицами.

— Катя, ты где?

На полу нахожу розовые кружевные трусики, верчу их с напускным интересом, пока их не выдергивают из моих рук со злобой. Прикусываю язык, усмехаясь, и слежу за ее извивающейся попкой. Делаем мы с быстротой, только кажется, будто секунды текут специально медленно.

— Катя!

Справившись с рубашкой, поднимаю галстук, хаотично накидываю пиджак и пальто и отхожу ближе к темноте, сливаясь. Девушка уже поправляет свой внешний вид, закрепляет чуть ниже заколки, немного меняя концепцию вида прически, расчесывает руками волосы и уклоняется от моего взгляда, спеша скрыться в группе.

Передвигая ногами, она дергает дверь от себя и исчезает. После слышатся голоса:

— Прости, Маша. Тут нашлась некоторая работа, которую не захватишь домой и не сделаешь завтра. Чуть-чуть задержалась, — нервно смеется.

— А зачем закрылась? — Женщина вроде верит ей.

— Тут сквозняк появился от того, что открыла окна. Пришлось закрыть на замок.

Наступает тишина.

Знала бы эта Маша, над чем именно трудилась ваша лучшая воспитательница. При устройстве ребенка сюда Катьку нахвалили, хоть и некоторые очень язвительно поправляли речь заведующей, будто помимо одной иголки можно найти еще больше иголок в стоге сена.

— Ладно. Ты уже закончила?

Не сомневаюсь, от стыда Екатерина Владимировна раскраснелась и пытается всячески замаскировать.

— Да… Да. Все закрою и уйду. Не переживай.

— Да что уж тут переживать. Главное, не грабители — уже что-то. А нам и нечего грабить.

Шутка нелепая. Смех воспитательницы выходит натянутым.

— До завтра, солнце.

— До завтра.

Слышу, как дверь открывается в раздевалке и закрывается. Интересно, в какой момент я прослушал звон колокольчика?

Выхожу из тени, следую в группу и чуть не сталкиваюсь с миниатюрной фигуркой своей воспитательницы. Хватаю ее за бока, чтоб не упала, припечатывая к себе намертво. Катя не спешит убрать мои руки.

— Тебе лучше уйти.

А начиналось так красиво…

— Все случившееся… — запинается, подбирая слова, — вышло из-под контроля только из-за того, что ты давил на меня.

Ошарашено приподнимаю брови. Она все также понуро держит голову. Хватаю ее за подбородок, своенравная уклоняется, но я все равно тяну его и заставляю посмотреть на себя.

— Давил говоришь? — Вибрация отдается в челюсти от скрежета зубов. — Я ничего не делал, Катя. Не руководил процессией, а позволил тебе принять решение. Ты могла остановиться.

— Ты бы все равно не дал.

Все же, женский ум — смел, остер, да на выдумку хитер. Женщины хуже математики. Потому что доказательств для решения задачи про синусы нереально подобрать, перекручивая в своей голове столько элементарных вариантов, а на самом деле тут нужно с женской логикой выбираться из глубоких, завернутых тоннелей. Никогда не понимал, зачем нагнетать и искать сложные пути. Да и ученые не помогут дать ответ.

— Ты меня не знаешь…

— Вот именно — не знаю. Если ты так пытаешься надо мной подшутить из-за того случая перед новым годом, то это низко с твоей стороны.

Щеку начинает жечь как от удара. Мы снова опускаемся до унижений. Прекрасно!

— Боже, я вырос из того времени, когда глумление над девичьей невинностью считалось достоянием. Взрослые шутки — это уже ребячество. И вряд ли бы я стал…этим ухищряться, — проглатываю досаду.

Прошлое настолько близко и в то же время далеко. За годы, проведенные от россказней подростков, я осознал разницу ступенек возраста.

— Нет. Ты врешь, — мотает головой, упирается руками мне в грудь, вот только не отталкивает. — Нас могли застукать. В детском саду! Я рисковала собой и тобой. Ты хоть представляешь, чтобы я чувствовала? Какое унижение прошлось бы по мне?

Нет. Я не думал. Поэтому я ничего не отвечаю.

— Как бы ко мне не относились сотрудники учреждения, за каждым скрывается вторая личность. И эта личность питается пищей в виде сплетен, которые ползут, как змеи среди других. Они могут интерпретировать по-разному, вписать какие-то ненормальные детали, лишь бы в глазах подчеркнуть отвращение ко мне. Все же делается именно так — выбирай, какая половинка яблока тебе нравится. Мало с кем ты найдешь параллель без отступничества.

— Прости, ты права, я рисковал. Но я хотел тебе показать правду. Мы оба хотим друг друга. Нас тянет к друг другу, Катя!

— Это животная страсть! Прихотливая потребность, из-за которой можешь сделать неверный шаг.

— Ты… — Давлю на местоимение, прожигая ее взглядом недопонимания. — Ты все время делаешь какие-то обобщения из злоумышленных убеждений. Что с тобой не так? Зачем ты хватаешься за какие-то веревки, будто они тебя вытащат из ямы? Откуда вообще появилась эта яма?

Ее нижняя губа дергается. Переживания искривили женские черты лица.

— Знаешь, откуда ты родом, чуждо одиночество и тирания.

Распрямляю плечи, не зная, как воспринимать эту информацию. Что?

Там, где я живу… Раздоры стали неким символом.

В ней так много тайн, которые соблазняют их раскрывать. Она кажется неприступной не потому, что ее закалка предполагают некую защиту, а лишь из-за оказанного влияния. Что-то ее гложет, съедает, пробуждая в ней безнадежность, и вынуждает держать рот плотно закрытым, от этого все становится гораздо хуже. Но, конечно, я всего этого не замечал. Просто не хотел.

— Я…я… — Одинокая слеза скатывается по ее щеке.

Плотно сжимаю губы, злясь на самого себя, и притягиваю ее к себе. Тошно смотреть на то, как девушка убивается от омерзения к себе. Я чувствую, в ее жизни было предельно ошибок, за которые она отвечала с двойным ударом; каждое брошенное оружие из нее делало уязвимой, как в один миг все не перевернулось с ног на голову. Кризис. Ее кто-то сломал. От этой мысли захотелось разбить рожу тому, кто посмел над ней издеваться в худшем контексте.

Катя обвивает меня за талию, устраивает голову на моей груди и вздрагивает от всхлипа. Глажу ее по спине, напеваю шепотом знакомую мелодию из детства, вместе с ней пребывая в белом мире. Одни. В тишине.

— Что это за песня? — сдавленно сетует.

— Мама мне пела ее каждый раз, когда я плакал. А плакал из-за того, что родители вечно ссорились по