Греческое сокровище - Ирвинг Стоун

— Их столько, этих ошибок, и таких глупых, что люди поднимут меня на смех, — негодовал он. — Я скорее отрублю себе правую руку, чем признаю свою подпись под этим идиотизмом.

Злосчастная статья и отповедь Георгиоса Николаидиса в этом же журнале сильно испортили его отношения с учеными специалистами из Афинского университета.

Но друзья не покинули их. Эмиль Бюрнуф приставил к ним двух лаборантов—тех молодых людей, что помогли Шлиманам собрать из черепков целые вазы. Им обоим Генри определил щедрое вознаграждение. Он подрядил даже Луизу Бюрнуф, и та каждое утро приходила в их садовую мастерскую зарисовывать находки, уже отмытые, систематизированные, пронумерованные и выставленные на верстаках. Рассыпав по спине белокудрые пряди волос, голубоглазая красотка вспархивала на высокий табурет, окрыленная подстрекательским напутствием Генри:

— Рисуйте все точно: я хочу использовать ваши рисунки в своей книге о Трое.

Софья ничего не имела против их дружеского общения за работой, хотя, по совести, особой нужды в услугах Луизы не видела: чуть не каждый день находки снимал фотограф. Иначе отнеслась к этому творческому союзу мадам Виктория.

— Кто это? — спросила она Софью.

— Луиза Бюрнуф, дочь директора Французского археологического института. Она как бы штатный художник у Генри.

— Не дело, что Генри каждый день общается с такой красивой девицей. Это просто опасно.

— Почему опасно?

— Мужчины такие влюбчивые… А Генри бог здоровьем не обидел, да и человек он с положением. Таких только и ловят…

— Рыбаки ловят? — попыталась свести на шутку Софья.

— Не рыбаки, а девицы с умом и без совести. В конце концов, в Афинах полно молодых людей, которые тоже умеют рисовать.

Софья сжала губы, решительно вздернула подбородок.

— Мама, я раз и навсегда запрещаю тебе поднимать эту тему.

За полгода без чтения (время от времени доходившие «Полемические листы» не в счет) Генри изголодался по новостям. Ежедневного паломничества в «Прекрасную Грецию» было недостаточно, и он выписал на дом всю афинскую прессу. Он и Софью приохотил следить за событиями в мире, хотя ей вполне хватало своих забот: в школе Варвакейон она брала уроки немецкого языка и продолжала занятия французским и английским с госпожой Н. Контопулос, прекрасным педагогом. Генри и себе не давал спуску: по нескольку часов в день штудировал взятые из Национальной библиотеки книги по древнему искусству, мифологии и религиозной символике, читал словарь.

Афины сами напоминали раскопки: улицы перерыты, всюду свалены свинцовые и железные трубы. Только что кончили строить городской водопровод и отводили воду в частные дома. Генри, разумеется, не упустил случай—и поспел в самое время: в середине сентября в город пришла невыносимая жара. Ночью они распахивали все окна и все равно задыхались. Перешли на открытую террасу, затянутую сетками от москитов, — стало легче. А уж когда в доме появилась вода и в саду забил фонтан—стало совсем хорошо.

Город переживал деловую лихорадку, наметилось оживление и в духовной области. Сразу народилось несколько журналов и альманахов, Генри на все подписался: научный «Атеней», политический «Истерн гардиан», литературный «Парфенон», женский «Пенелопа». Национальный музей выпустил первый том каталога хранившихся в нем древних монет. Генри приобрел его и подарил Софье.

— Семье нужен нумизмат.

В эту осень Генри решил не устраняться от общественной жизни столицы, из чего Софья заключила, что Греция стала для него родным домом. Вместе с профессором Куманудисом и Ксавье-Джоном Ландерером они присутствовали на открытии городского фонтана на площади Конституции; это чудо надолго запомнят измученные вечной засухой афиняне. Были они и на открытии осеннего семестра в Афинском университете, прослушали вступительную лекцию ректора в актовом зале. Бюрнуф пригласил их на закладку Французского археологического института; греческое правительство отвело ему землю у самого подножия горы Ликабет. Французский посол Ферри давал по этому случаю торжественный обед, и в числе немногих на нем были Шлиманы. Генри настоял, чтобы Софья вступила в Женскую ассоциацию, занятую устройством работного дома для обездоленных. В нем будут учить шитью, прядению, вышиванию. Попечительницей была сама королева Ольга. Готовую продукцию предполагалось продавать на базарах, а вырученные средства распределять между мастерицами.

— Тебе пора наконец занять подобающее место в обществе, — решил Генри.

Софья покорилась и дважды в неделю, вспоминая материнские уроки, ходила учить вышиванию. Матроны из ассоциации приняли ее под свое крыло и с восторгом слушали рассказы о жизни в Хыблаке, о раскопках на Гиссарлыке.

Американская колония в Афинах была невелика, и, естественно, бракосочетание дочери американского посла и сына нью-йоркского мэра и последовавший свадебный обед не обошлись без Шлиманов. На обеде они познакомились с Джорджем Бокером, который уже два года был постоянным представителем Соединенных Штатов в Турции. Оказалось, он страстно увлекается археологией, читал многие публикации Шлимана Он напросился посмотреть их находки, остался ужинать, восторгался керамикой, заверял, что не видел ни единой вещи из половины, которую отторгал в свою пользу Оттоманский музей, и потрясенно затих перед мраморным Аполлоном на колеснице.

Генри по-прежнему писал отчеты и из своего кармана оплачивал их публикацию в «Полемических листах». Жизнь выкинула веселую шутку: владелец газеты купил дом неподалеку от них — улица Муз, 8; там же разместилась и редакция.

— Близко будет относить статьи и забирать гранки, — хмыкнул Генри.

Генри подписал договоры с Ф. А. Брокгаузом из Лейпцига и «Мэзонёв и K°» в Париже на публикацию троянских дневников. Издатели обязались каждый выпустить по двести комплектов: небольшой текст книжкой и солиднейшее приложение рисунков и фотографий, сброшюрованных либо свободными листами в папке.

Генри перетряс все Афины в поисках плотной белой бумаги, пока не нашел сущий пергамент.

— Я хочу выпустить книгу к концу 1873 года, — признался он Софье. — Тогда с нами будут считаться в академических кругах.

Продолжая светскую жизнь, они слушали в театре «Саула», смотрели трагедию «Тимолеон»; в отеле для иностранцев слушали лейпцигскую пианистку Ольгу Дюбуа. Неподалеку от «Прекрасной Греции» построили новый отель и ресторан, их пригласили на открытие. Здесь Софью поразила новая форма услуг: ресторан предоставлял целый штат поваров и официантов для проведения торжественных домашних обедов.

— Никогда не настанет такой день, — торжественно заявила

Софья, — чтобы я собственными руками не приготовила обед для своих гостей.

— Не зарекайся. Вдруг я соберу сотни полторы гостей. Разве ты справишься одна?

— А ты не зови помногу. Небольшое застолье веселее. Город развивался еще стремительнее, чем предсказывал

Генри. Улицы одевались камнем, по вечерам ярко освещались фонарями, велось большое строительство, решили пустить конку. Для туристов из континентальной Европы, из Англии и даже далекой Америки выстроили новый отель — «Нью-Йорк». Земельные участки Генри подскочили в цене вчетверо. В городе росла преступность. Редкий день газеты не сообщали об очередной краже. Некто Николаос Каритаракис, служащий аптекаря Г. Церахиса, взломал ночью хозяйский сейф и выкрал триста драхм. Из магазина на улице Каламиоту похитили две с половиной тысячи драхм. Этих грабителей полиция не нашла, зато в галантерейном магазине Колокуриса накрыла целую шайку.

Вообще год выдался беспокойный. Афины оказались втянутыми в международные скандалы, из которых самый громкий получил название «Лаврийского вопроса». Речь шла о расчистке и эксплуатации древних серебряных рудников. Греция объявила их своей собственностью, и тогда Франция и Италия пригрозили военными действиями, поскольку их граждане являлись основными держателями акций компании Серниери, ведущей разработку рудников. Добиваясь религиозной независимости от константинопольских фанариотов [23], а в конечном счете — политической независимости от Турции, Болгария отложилась от матери-церкви, и отношения между двумя странами также испортились. В кафедральном соборе Шлиманы слушали проповедь архимандрита Аверкия, первого секретаря священного Синода, о болгарском расколе. Обращение к верующим архимандрит кончил словами:

— Это идет с севера.

— Что он имел в виду? — спросила Софья уже в экипаже.

— Россию. Повинными в расколе он считает русских.

На следующий день русский посол потребовал смещения архимандрита Аверкия. И архимандрита удалили из Афин.

— Атмосфера разряжается, — комментировал Генри. — Да и смешно думать, чтобы Греция могла ссориться сразу с Францией, Италией и Россией.