Греческое сокровище - Ирвинг Стоун

Очнулась она уже дома, в постели.

— Яннакис и Фотидис сделали носилки и принесли тебя сюда, — объяснил Генри. — Отчего это произошло?

— Когда я это увидела, я вспомнила о своем выкидыше. На его побледневшем лице изобразилась мука.

— Тупой, бесчувственный болван! Как же я мог не подумать? Надо было спрятать от тебя эти кости.

Она смочила пересохшие губы водой из стакана.

— Не кори себя, Генри. Это случилось помимо моей воли. Просто оборвалось что-то внутри.

От доктора Аретайоса пришел ответ. Мнение доктора расходилось с предположением Генри: «Сохранность костей эмбриона стала возможной при единственном допущении: мать умерла родами, ее кремировали, а мертвое дитя опустили в урну с ее прахом».

В расширившейся траншее Генри удвоил число рабочих. Вскоре они наткнулись на дом, а в конце того же дня, похоже, и на дворец. Генри радовался, как ребенок. Он внимательно осмотрел глыбы отесанного камня, ножичком поскреб швы и ссыпал оранжевую пыль в конверт. Потом подозвал Софью.

— Теперь понятно, почему дома и дворцы было легко разрушить: камни скреплены глиной, ничем больше. Толкни стену—и повалится весь дом. Когда мы разберем эту кладку, мы найдем под ней интересные вещи.

Далеко за полночь кончили они расчистку серебра, меди, гвоздей, кинжалов, колец, составили их описание. Ей казалось, от возбуждения она не уснет, но она едва успела донести голову до подушки и проснулась только в начале шестого: Генри принес ей чашку кофе. Сам-то он уже искупался в море.

С утра стали разбирать каменную кладку. К полудню рабочие выбрали пустую породу из большого дома и дворца, обнаружив очаги, открытые дворики, внутренние стены, дверные пороги, кости животных, кабаньи клыки, мелкие раковины, воловьи и бараньи рога.

Добрую добычу взяли и после обеда: жизнь, некогда протекавшая в этих стенах, обретала голос. После ужина они подобрали для реконструкции несколько кучек крупных терракотовых черепков. Яннакис их перемывал, Поликсена варила рыбий клей, а Шлиманы собирали горшки за кухонным столом. И хотя некоторых деталей недоставало, из рук выходили невиданные, поразительные кувшины и вазы: большая желтоватая чаша с ручкой, украшенная тремя изогнутыми бараньими рогами; черная ваза с широким днищем и колечками по бокам—очевидно, ее подвешивали; очень занятный красный сосуд в форме двух сросшихся кувшинов с вытянутыми клювообразными носиками.

Выяснились некоторые подробности домашней жизни далеких предков. Жившие в этом, например, культурном слое бросали мусор под ноги, на земляной пол. Когда грязи разводилось слишком много, они приносили землю и насыпали новый пол, соответственно надстраивая стены и на фут-другой поднимая крышу. Софья решительно отказывалась их понять.

— Почему не выбрасывать мусор в канаву, откуда ее вымоет дождь?..

— Милая моя, в Троаде по полугоду не бывает дождей.

— А если сжигать в очаге?

— Кости? Раковины? Попробуй.

— Ну ладно, я им не судья.

Когда, вгрызаясь в гору, они расширили траншею, на срезе проступили еще три города: стены, улицы, чересполосица наносной породы—три отчетливо разные эпохи, с другой архитектурой, с разной системой канализации. Второй снизу слой залегал на глубине (считая от плато холма) в тридцать три фута и был толщиной в десять футов; третий слой лежал между двадцатью тремя и тринадцатью футами; четвертый, верхний, кончался в шести футах от плато. Было совершенно ясно, что все четыре города строились в неведении о том, что лежит у них под ногами: стены налезали на стены, уровни не выдерживались. Дома то были развернуты под прямым углом к канувшей планировке, то смотрели в прямо противоположную сторону. Здесь спрессовалась вся жизнь человеческая за две тысячи лет. Сейчас холм казался гигантским зданием, с которого взрывом сорвало крышу, и стали доступны взору комнаты, стены, коридоры, двери, полы, внутренние дворики.

— Поразительно! — восклицала Софья.

— Придется раскапывать все четыре слоя, — озадачился Генри. — Только как же мне взяться за второй, если два других могут в любую минуту свалиться мне на голову?

Первой важной находкой во втором городе были дома на каменном фундаменте, но с бревенчатыми стенами. Огонь, спаливший этот город, славно обжег кирпичи: они выдержали и землетрясение, и нашествие завоевателей. За этим надежным укрытием почти неповрежденными сохранились и керамика с арийскими религиозными символами, и превосходные красные кубки—«огромные бокалы для шампанского, — выписывал Генри на ярлыке, — с двумя крепкими ручками». Софья не помнила себя от радости.

— Генри, наконец мы отдохнем от рыбьего клея! Полюбуйся, какая ваза: это свинья, спереди смешная морда с пятачком, а сзади носик и ручка. Прелесть! Хоть сейчас в музей.

— Забудь это слово, — наказал Генри. — Не то она и впрямь отправится в музей. Константинопольский… Эту вещицу мы припрячем. И будем правы… или не правы — велика беда!

Земля щедро отдавала хозяйственные и погребальные урны пятифутовой высоты и порою до трех футов в боках. На брезент ложились вазы с изображением священной птицы богини Афины—совы, с женскими грудями и воздетыми руками; шаровидные сосуды с высокой, как труба, шейкой, терракотовые бляшки — посвятительные жертвоприношения, искусно украшенные символами священного древа жизни, солнечного божества; черепки со «свастикой», которую Генри и прежде встречал на ритуальных предметах в Индии, Персии, у кельтов. Из кухонной утвари попадались блюда, пифосы для хранения масла и вина. Не обманули ожиданий и орудия брани: медные боевые топорики, копья, стрелы, ножи. Едва увидев знакомые вещи, солдаты-надзиратели пришли в возбуждение, спрыгнули в траншею и вмиг отделили свою половину, лишив Генри возможности немного сжульничать в свою пользу.

Начищая вечером ратные трофеи, он бубнил под нос.

— Что ж, они люди военные, как троянцы. А может, просто обрадовались случаю постоять за себя…

Неловко повернувшись, он смахнул со стола комок сплавившегося металла и проволоки, найденный в желтом пепле сгоревшего дома. Тогда они не придали ему значения, бросили в корзину и забыли. Проволока лопнула, и из металлического короба ручейком заструились драгоценности. Они опустились на колени и зашарили руками по полу. Генри поднял три браслета.

— Посмотри, как интересно, — показал он. — Огонь припаял к браслету серьгу.

В неярком свете лампы что-то — тускло мигнуло. Софья поворошила комок и извлекла золотую серьгу, с обеих сторон испещренную звездочками.

— Дай руку, — попросила она. — Получай первую ласточку сокровищницы Приама. Помнишь, в преддверии смерти Гектор молит Ахилла:

Меди, ценного злата, сколько желаешь ты, требуй;Вышлют тебе искупленье отец и почтенная матерь.

Интересно: Гомер ни разу не оговорился о золотых приисках в Троаде.

— Убежден, что здесь никогда и не было золота. Из Греции приходили караваны, и троянцы скупали у торговцев таланты золота, а златокузнецы были свои, местные. Послушай, если мы нашли одну серьгу, то можем найти и все сто! И золотые браслеты, кубки, диадемы… Софья, я чувствую, это здесь…

Во второй половине июля установилась нещадная жара. Рубахи на рабочих были мокрыми от пота, хоть выжимай, на незащищенных участках кожи проступала воспаленная краснота. Усугубляя муки, с севера, с Черного и Мраморного морей, в Дарданеллы пришел ветер, который здесь поднимал тучи пыли и слепил глаза. Софья сама сшила яшмак из белой ткани, сделав из своей головы некое подобие кокона с узенькой щелкой для глаз.

В августе у крестьян началась жатва. Рабочих заметно поубавилось. Генри написал германскому консулу на Галлиполийском полуострове (в прошлом году он послал ему несколько своих статей): не подсобит ли тот с рабочими? Та же просьба адресовалась в Константинополь, английскому консулу, причем Генри брался оплатить дорогу до Чанаккале. Оба дипломата дали благоприятный ответ. И снова сто пятьдесят рабочих копали сразу все четыре города. Проблема эвакуации отвальной породы с каждым днем становилась все острее, приходилось отвозить ее дальше и дальше, чтобы не мешала работе. Английский консул в Константинополе раздобыл еще десять тележек и двадцать тачек. «Таксиархис» доставил их в Бесику.

Подвезли еще десять тележек и сорок тачек и от германского консула. Он прислал сорок рабочих: им Генри не только возместил дорожные расходы, но дополнительно оплачивал стол и ночлег. Высчитав расходы только за один этот день, Софья почувствовала холодок в спине.

— Ты не считал, во сколько тебе уже обошелся нынешний сезон? — спросила она мужа.

Оторвавшись от дневника, где он составлял опись рассыпанных по столу фигурок из слоновой кости, он вскинул на нее удивленные глаза.