Северные рассказы и повести - Эльдар Ахадов

Однако, сегодня газовый факел почему–то не пылает. Наверное, какая–нибудь очередная природоохранная проверка. Даже случайный зритель, хотя бы раз наблюдавший это исполинское бушующее пламя вблизи, вряд ли когда–либо сможет забыть о таком завораживающем зрелище:

Возникая из мглы и снегаВ необъятной глухой дали,Пляшет свет, обжигая небо,Вырываясь из недр земли.

Не обуздан его характер,Неизвестен его девиз:Как пылающий птеродактильФакел газа стремится ввысь.

Разворачиваясь, как знамя,Неизменное, как плакат,Обожжённое ветром пламяИзвивается в облаках…

А, может быть, ждут в гости очень высокое начальство? Во всяком случае, уже за то, что вместо «бетонки» теперь от сворота и до самой УКПГ под колесами нормальный асфальт, приезду начальства можно быть благодарным. Края бетонных плит любой автодороги в полярных условиях под влиянием вечной и сезонной мерзлоты непременно разъезжаются. И не только в стороны, но и вверх и вниз относительно друг друга. И езда по такой дороге, особенно в летнее время, становится ужасным (порой многочасовым) испытанием для нижней части тела каждого, кто едет по ней. А если ты сутки или больше находишься в дороге (такое здесь для многих не то что не редкость, а норма жизни), то любые хвалёные телевизионные трудности африканских авторалли превратятся для тебя в посмешище и пустопорожнюю фигню. Вот их бы сюда, этих автораллистов, особенно по зиме, в лютые морозы. Не зря говорят, что по статистике прошлого, совсем недавнего, века: из каждых десяти человек, приехавших жить и работать на Север, девятеро в итоге возвращаются обратно. Се ля ви.

В машине нас, считая водителя, четверо. Двое из них — представители подрядной организации, проводившей для нас изыскательские работы и геодезическую разбивку будущих трасс газопроводов и линий электропередач (коридора коммуникаций) между кустами скважин — их крупными группами на сравнительно небольшой площади. От кустов скважин всё добытое газовиками должно направляться в УКПГ.

Одного зовут Алексеем, другого Максимом. Русоволосый Алексей ростом меньше меня и Максима. Он — в курточке цвета хаки, в интеллигентских очках — «хамелеонах» и резиновых болотных сапогах. На вид — возле тридцати лет или чуть больше. Сидит рядом с водителем. Он приехал сюда всего полтора месяца назад и по указанию своего начальства пытался сразу же сдать нам полевые работы, проведенные ещё по зиме совсем другими работниками их организации. Однако, те ко времени его приезда отчасти поувольнялись, отчасти разъехались на другие объекты в других регионах. Когда я понял, что бедолага сам толком не знает, где находятся те объекты, которые он пытается сдать, да ещё и недочёты в работе открылись, то вместо актов о приемке работ родились предписания по их исправлению. Прошло полтора месяца. И сегодня мы едем, чтобы убедиться: как и что исправлено, если оно, конечно, исправлено.

Алексей старается, очень старается. Сегодня он совершит, на мой взгляд, мужественный поступок — ринется в самое болото, проваливаясь почти по пояс, для того, чтобы добраться до одной из точек закрепления трассы газопровода, где почему–то отсутствовала сигнальная вешка и закрепит её там. Перед этим он же сразу краской исправлял неточности в надписях на отдельных точках закрепления и углах поворота трасс.

Мне понятна основная причина таких огрехов: большая текучка кадров, проистекающая из, грубо выражаясь, копеечной для Севера зарплаты и, мягко говоря, тяжелых условий работы. Все, кто мало–мальски что–то умеет или чему–то научился, тут же ищут работу полегче и поприбыльней. Приходят новички, иногда, как сейчас (я этих субчиков уже видел), прямо после окончания института и, в качестве их помощников, студенты–практиканты. Ну, откуда здесь чему взяться? У Алексея было всего полтора месяца для того, чтобы что–то сделать из этих парней. Сегодня — его последний день на объекте. Вечером он улетает на Таймыр. Его переводят туда. А плотный, брюнетистый крепко сбитый Максим в зеленовато–пятнистой полевой спецодежде — его сменщик. Приехал на объект позавчера. Он, конечно, молодец, но пока не в курсе того: где тут что.

И что же это получается: встретился я с человеком по работе в первый раз всего полтора месяца назад, а теперь вижусь с ним же — в последний? Как же так можно работать? А вот так вот…

Скоро уже и по календарю грянет осенняя пора. А здесь, в тундре, она уж и без того владычествует. Потому, наверное, и мысли соответственные. Ничто в жизни не повторяется. Каждый день и миг — первый, единственный и последний такой — единовременно. Как бы только всё это — то, что вокруг, — запомнить и не растерять в себе. Не оставить беспамятству. И это низкое, северное небо с его удивительным светом — мягким, предосенне–прозрачным, сияющим из–под нависших, словно мохнатые брови, седых облаков. Небо — с лёгкими пробрызгами дождя, с воздухом — нежданно–ярким, голубым, пронзительно–прощальным.

И тундру эту — такую цветную от края и до края небес — всю в зеленоватых, вишнёвых, белесых, коричневых пятнах мхов, в красноватых, зелёных и золотисто–жёлтых кустарниках, в серебристых бликах озёр…

И грибы — бесчисленные, бесконечные грибные поля с гигантскими подосиновиками да подберезовиками в мощных широкополых шляпах — без единой червоточинки, и мелочь местную — желтые кругляши моховиков, стайки волнушек, красновато–синие макушки стыдливых на этом не воображаемом грибном сумасшествии сыроежек. Везде и всюду грибы в этом году — и посреди седых ягельников, и в брусничнике, кишащем мелкой алой и крупной темно–бордовой ягодой, и в осыпающемся крупной сладкой дымчато–голубой давно перезрелой ягодой голубичнике.

Благодатная пора в тундре. Июльская духота иссякла. А заморозков ещё нет. Мошкара хотя местами и пытается порой хорохориться и что–то изображать, но несравнимо в меньшем количестве и явно растеряв свой прежний весенне–летний «энтузиазизьм».

Возле одного из столбиков с табличками — осевых пунктов трассы, случайно натыкаюсь взглядом на новенькую рулетку во мху. Алексей с Максимом смеются: это скорее всего их же студенты–практиканты–выпускники сротозеили на днях. Дарю им свой нечаянный «трофей». Да, кстати, у Максима оказался просто природный нюх на сухие места. Весь день мы проходили пешком, поскольку никаким «уазикам» там, где мы побывали, не пролезть, не выплыть и не проползти. Обратно, с уже последней осмотренной на сегодня трассы изыскательских работ, полумокрые, возвращаемся по сухой гривке меж двух болот — след в след за Максимом.

Возле «уазика» все трое, не сговариваясь, смотрим в небо. Плывущее низкими облаками. Призрачное полярное небо. И вновь вспоминается почему–то, что Земля по форме — вовсе никакой не шар, а геоид: сплюснутая с обоих полюсов дынька — «колхозница». И потому — космос здесь гораздо ближе к людям, и близость эта чувствуется так, словно что–то незримое нами вглядывается оттуда в нас и пытается запомнить каждый наш день.

ЗА КРАЕМ МОРЯ

Торжественно и плавно, словно продольная трещина на лобовом стекле автомобиля, пересекает одинокая чайка светло–голубое, почти белесое, пространство выгоревшего августовского неба над синевато–изумрудным морем. А люди глядят и глядят…

Радостью или печалью, или чем–то ещё, вовсе необъяснимым, но пронзительные крики чаек волнуют душу всегда, особенно там, где их самих и не видно, только голоса. Особенно на рассвете…

Да что ж они так истошно кричат? Что ж они душу–то мне выворачивают? Это раньше когда–то было: «над седой равниной моря». Теперь иначе, теперь над мусорными баками да над помойкой возле тундрового поселка. Их уже и не чайками зовут. Иное прозвище нашлось — халеи, помойные птицы… Этим чтобы плодиться и процветать — моря не надо.

Тащат рыбаки сеть к берегу. А чайки рыбу у них тащат. Бдительные. Всё рассчитают, не лезут на рожон, но и спуску не дают, стоит только зазеваться. Оставят люди рыбью мелочь на берегу, чуть отойдут в сторону и… начинается извержение белоснежного облака чаек над пищей, делёж беспощадный, беспредельщина.

Есть такая восточная средневековая поговорка: «Убейте его! У него нет друзей!» Смысл её ясен: лучшая характеристика личности — её отношение к людям. Если у человека за всю его жизнь не появилось ни одного друга, значит, вот такой вот он человек, что никому от него никакого добра нет, только зло. А зло надо искоренять. Ради добра людям. Но когда следишь за белоснежным кипящим комом дерущихся чаек, убеждаешься, что количество в качество не переходит. Чаек много. Очень. Только друзей здесь нет. Одни враги. Все для всех враги. Наблюдаешь и радуешься мысли о том, что люди — не птицы. По крайней мере, не эти.