Уик-энд - Роберт Ладлэм

— Вы знали о Маккалифе?

— Нет, — ответил Дженкинс. — Он был вне подозрений. Прикрытие у него было просто гениальное. Фанатичный коп из маленького городка, ветеран нью-йоркской полиции, весь правый с головы до ног. Откровенно говоря, первое подозрение появилось у нас, лишь когда вы рассказали, что полицейский автомобиль не остановился на ваши сигналы из подвала. Маккалиф позаботился о том, чтобы ни одного полицейского патруля в то время поблизости не было. Тем не менее на его машине был красный сигнал. Знаете, такое простое устройство, которое ставится на крышу. Он сам кружил вокруг дома, стараясь выманить вас. Когда он наконец обнаружился, две вещи удивили нас несказанно. Во-первых, что его нашли по рации в машине, а не дома. И во-вторых — это рассказ тех, кто был с ним на дежурстве. Что Маккалиф все время держался за живот, жалуясь на приступ язвы. У него никогда не было такого заболевания. И вскоре мы заподозрили, что он просто получил ранение. Выяснилось, что это предположение было совершенно правильным. Его «язва» оказалась дыркой в животе. Благодаря мистеру Остерману.

Таннер взял сигарету. Эллис дала ему прикурить.

— Кто убил человека в лесу?

— Маккалиф. И вашей вины в этом нет. Зажгли бы вы свет или не зажгли — он убил бы его все равно, ибо получил такое распоряжение. Он же одурманил газом вашу семью в прошлую среду. Он использовал полицейское средство из числа предназначенных для подавления массовых беспорядков.

— А что относительно нашей собаки? В спальне моей дочери.

— Фассет, — сказал Гровер. — В час сорок пять вам принесли из магазина лед и оставили на переднем крыльце. Фассет увидел возможность, проникнув в дом, создать там обстановку паники и воспользоваться ею. Вы все были у бассейна. Оказавшись в доме, он уже мог свободно действовать; ведь он был профессионалом. Заметь кто его, он бы сказал, что принимает меры предосторожности, охраняя вас. И вам нечего было бы возразить. Фассета же встретили на дороге Кардоне и Тремьяны. Он одурманил их газом…

— Все было рассчитано на то, чтобы держать всех нас в постоянном ужасе. Чтобы ничего нельзя было понять. И чтобы мой муж подозревал всех и вся, — посмотрев на Таннера, тихо сказала Эллис. — В каком мы теперь положении? Как нам теперь объяснить все это?

— Я был уверен, что рано или поздно каждый как-то… проявит себя. И так оно и вышло.

— Вышло, да не так… — Гровер посмотрел на Дженкинса. — Во время уик-энда отношения в этом доме носили очень личный и очень напряженный характер. И Фассет учитывал это. Конечно, вы должны были понимать, что все тут крайне испуганы. И на то имелись основания. В чем бы ни был виноват каждый из них, всех их объединяло одно большое прегрешение.

— Цюрих?

— Совершенно верно. Благодаря Цюриху, Фассет сконструировал для нас эту ячейку «Омеги». Цюрих объясняет и все их последующие действия. Прошлым вечером Кардоне не собирался к умирающему отцу в Филадельфию. Уезжая, он позвонил своему партнеру Беннету. Он не мог откровенно говорить по телефону, потому что боялся, что его дом под наблюдением. К тому же он не хотел расставаться со своей семьей. Они встретились за обедом… Кардоне рассказал Беннету о всех делах, связанных с Цюрихом, и сказал, что хочет прекратить их. Кроме того, он предполагал дать показания Министерству юстиции в обмен на неприкосновенность.

— Тремьян сказал, что утром он точно уезжает…

— Люфтганза. Прямой рейс в Цюрих. Он хороший юрист, очень гибкий в такого рода делах. Он хотел исчезнуть с тем, что ему удалось сберечь.

— Значит, они оба — то есть каждый по отдельности — бросили Берни.

— У мистера и миссис Остерман были свои собственные планы. Они намеревались вложить крупные суммы в некий парижский синдикат. Оставалось только послать телеграмму французскому юристу.

Таннер, поднявшись с дивана, прислонился к подоконнику, глядя на лужайку внизу. Он сомневался, что ему хочется слышать дальнейшее. Его уже тошнило от всего этого. Казалось, что пятна грязи покрыли всех без исключения. Как Фассет и говорил.

«Все развивается по спирали, мистер Таннер. И ни у кого нет башни из слоновой кости».

Он медленно повернулся к Гроверу.

— У меня есть еще несколько вопросов.

— Вряд ли нам удастся ответить на все, — сказал Дженкинс. — Что бы мы вам сегодня ни рассказали, у вас еще долго будут возникать вопросы. Вы будете обнаруживать какие-то неясности, сталкиваться с противоречиями, и они будут порождать сомнения. И снова у вас будут возникать вопросы… Это самое трудное. Для вас дело носит сугубо личный характер. И субъективный. Пять дней вы жили и действовали в состоянии крайнего напряжения и почти не спали. Фассет учитывал и это тоже.

— Я хочу спросить о чисто конкретной вещи… У Лейлы была брошка, которая ясно видна в темноте. Но на стене не осталось ни одного следа от пуль… Ее мужа не было на месте, когда прошлой ночью я был в поселке. Кто-то проколол мне шины и пытался раздавить меня… Встреча на Ласситер была моей идеей. Как мог узнать о ней Фассет, если ему никто ничего не передавал?.. Почему вы так уверены, что с «Омегой» покончено?.. Вы ничего не знали о Маккалифе. Почему же теперь вы уверены, что они не… — Таннер остановился, поняв, что готово было вырваться у него. Он посмотрел на Дженкинса в упор.

Дженкинс сказал ему правду: у него опять возникли вопросы, потому что он не мог оправиться от обманов, имевших к нему самое прямое отношение.

Гровер наклонился вперед.

— В свое время все прояснится. Ответы на ваши вопросы не представляют труда. Фассет и Маккалиф работали в одной команде. Оставив мотель и перебравшись на новое место, Фассет сделал отвод от телефонной подслушки из вашего дома. Он легко мог связаться по рации с Маккалифом в поселке и передать ему указание убить вас. Возможно, он вызвал Маккалифа и к старому вокзалу, когда тот сказал, что попытка не удалась. Обзавестись автомобилем не проблема, так же, как и пропороть шины. Брошка миссис Остерман? Просто деталь ее платья. Незадетая стена? Ее расположение, насколько я успел разобраться, практически не позволяет вести по ней прямой огонь.

— «Практически», «возможно»… О Господи! — Таннер вернулся к дивану и неловко опустился на него. Он взял Эллис за руку. — Подождите минутку, — помолчав, заговорил он. — Вчера днем на кухне кое-что произошло…

— Мы знаем, — вежливо перебил его Дженкинс. — Ваша жена рассказывала нам.

Посмотрев на Джона, Эллис кивнула. Глаза у нее были грустные.

— Ваши друзья Остерманы — люди заметные, — продолжал Дженкинс. — Миссис Остерман увидела, что ее муж хочет, что он должен выбраться наружу помочь вам. Он не мог оставаться на месте и смотреть, как вас убивают… А они очень близки друг с другом. И она дала ему разрешение рискнуть жизнью ради вас.

Джон Таннер прикрыл глаза.

— Так что не ломайте голову над этим, — сказал Дженкинс.

Глянув на Дженкинса, Таннер все понял.

Гровер встал. Это послужило сигналом для Дженкинса, который тоже поднялся.

— Мы уходим. Нам бы не хотелось утомлять вас и дальше. У нас еще будет много времени. Мы обязаны вам… О, кстати. Это принадлежит вам. — Гровер вытащил из кармана конверт.

— Что это?

— Бумага, которую вы подписывали для Фассета. Ваше соглашение относительно «Омеги». Можете верить мне на слово, что эти данные похоронены глубоко в архивах. Затеряны среди миллионов бумаг. На благо обеих стран.

— Понимаю… И последнее. — Таннер помолчал, боясь своего вопроса.

— Что именно?

— Кто из них звонил вам? Кто из них сказал вам о вокзале на Ласситер-роуд? Кардоне, Тремьян?

— Они сделали это на пару. Встретившись, они решились позвонить в полицию.

— Вот так: взяли и решились?

— В этом-то и заключается ирония судьбы, мистер Таннер, — сказал Гровер. — Сделай они раньше то, чего от них ждали, ничего бы этого не произошло. Но только прошлым вечером они наконец решили довериться друг другу, выложить всю правду.

Сэддл-Уолли был полон пересудов, которые шепотом передавались из уст в уста. В полумраке паба люди собирались небольшими группами и тихо обменивались неизвестно откуда добытыми сведениями. В клубе пары сидели вокруг бассейна и тоже обсуждали странные события, случившиеся недавно. Выяснилось, что Кардоне отправились в долгий отпуск и никто не знает куда и что у его фирмы, кажется, крупные неприятности. Ричард Тремьян явно пьет более чем обычно, хотя и обычно он пьет более чем достаточно. О Тремьянах ходили и другие слухи. Горничная от них ушла, и дом ничем не напоминал то, чем он когда-то был. Цветники Вирджинии зарастали сорняками.

Но скоро все разговоры прекратились. Сэддл-Уолли быстро восстановил свое привычное благодушие. Немного спустя никто уже не задавал вопросов ни о Тремьянах, ни о Кардоне. По сути, они остались чужими в местном сообществе. И друзья их вряд ли относились к числу тех, кого было бы желательно видеть в клубе. Да и вообще, имеет ли смысл углубляться во все это? Ведь вокруг столько интересного! В летние месяцы Сэддл-Уолли представлял собой восхитительное место. И почему бы ему не быть таким, в самом деле?