В кольце твоих рук - Ли Бристол

Взяв в руку прядь ее волос, он поднес ее к своему лицу, жадно вдыхая сладкий женский запах. Ее волосы перепутались с его волосами. Не обращая на это внимания, Саймон снова прикоснулся губами к ее губам. Он словно хотел раствориться в ней — в ее волосах, запахах, дыхании…

Рука его стала поднимать ее юбку, скользя по тонкой щиколотке, по икре, по гладкому колену, но округлому бедру… Под юбкой она не носила ничего, и это еще больше возбуждало.

Из груди Сторм, откуда-то из глубины, вырывались стоны. Руки ее гладили его волосы, ласкали его лицо, шею, плечи, забирались под рубашку…

Саймон рванул пуговицы на штанах, и через минуту его распрямившийся жезл уже был внутри ее.

Он чувствовал все, что чувствовала она, и это было похоже на мгновенно распустившийся прекрасный цветок. Такого еще не случалось у него ни с одной женщиной… ни с одной…

Все смешалось перед его глазами, во всем мире словно была лишь одна Сторм — нежная, страстная, бесстыжая… Сторм, которую он сделал женщиной, — его Сторм…

Как долго это продолжалось, Саймон не мог сказать. Очнувшись, он снова почувствовал горячее дыхание Сторм рядом с собой, нежное, словно невесомое прикосновение ее пальцев к его коже…

«Безумие! — стучало в его мозгу. — Что за безумие!..»

Это и вправду было безумие, но у Саймона не хватало сил противиться ему — оно заполняло собой все его существо.

Саймон попытался отодвинуться от Сторм, но она пробормотала что-то, что должно было означать протест. Он почувствовал, что не может ее оставить…

Сторм же казалось, что Саймон по-прежнему с ней и в ней — его дыхание, биение его сердца, то тепло, что он оставил внутри ее, слабость и сила, страсть и нежность… Как тогда, в ту ночь… Нет, еще сильнее! Настоящее чудо!

Он был таким родным, таким знакомым, словно она прожила с ним тысячу лет. Саймон… ее Саймон!.. Она могла ненавидеть его, презирать, хотеть убить — но не тогда, когда он делал с ней это…

До первого раза с ним Сторм думала, что секс — это что-то приятное, но в общем-то малоинтересное. Она и представить себе не могла, чтобы это могло так крепко связать мужчину и женщину — переспали, разошлись: мало ли, кто когда и с кем… Но Саймон не просто изменил в ней что-то на физическом уровне — непостижимым образом он затронул все ее существо…

Ей вдруг захотелось поговорить с ним, рассказать ему все, что она чувствует. Как нравятся ей его прикосновения, его поцелуи… Каким красивым, опасным и одновременно возбуждающим кажется ей его лицо… Но нужны ли здесь слова?

Может быть, лучше рассказать о другом? О том, как выглядит море перед грозой, сурово хмурящееся, темнеющее, словно наливающееся силой? Или как утром первые лучи солнца золотят водную гладь и красят небо яркими и радостными, словно на рисунке ребенка, красками? Или о дельфине, который однажды целых полгода следовал за ее кораблем? Она назвала его Пьер, и он откликался на ее голос, выпрыгивал из воды, когда она выходила на палубу. Или о том, как она две ночи подряд, запершись в своей каюте, тайно и безнадежно плакала, когда Пьер проиграл в схватке с акулой…

Ей захотелось поведать Саймону о всех своих радостях и горестях, открыть все свои секреты. Например, рассказать, как она боялась, когда попала в тюрьму, и как отчаянно забилось ее сердце, когда он вдруг возник на пороге ее камеры. Она хотела смеяться вместе с ним, соблазнять его, целовать, хотела, чтобы это повторилось снова, чтобы это повторялось всегда…

И почему, собственно, это не может повторяться всегда?

Сторм осторожно дотронулась до его лица, словно желая разгладить складку, легшую между его бровей. Саймон открыл глаза — в них светилась нежность. Сейчас ей, как никогда, нравились его глаза…

— Ах фермер! — произнесла она. — Родной мой… Почему мы с тобой не можем делать только это? Почему мы все время деремся?

Саймон не мог сдержаться, чтобы не улыбнуться ей в ответ. Он не отрываясь смотрел на женщину, лежащую рядом с ним, — лицо ее раскраснелось, глаза возбужденно горели, одежда пришла в беспорядок, золотисто-янтарные волосы разметались по полу… Саймону хотелось любоваться ею, дотронуться до нее, поцеловать, снова заняться с ней любовью — заниматься с ней любовью всегда, всегда… Когда он держал ее в руках, он забывал самого себя, забывал весь мир…

До него, словно откуда-то издалека, из другого мира, донеслись вдруг голоса слуг, позвякивание посуды в кухне, скрип колодца — звуки обычной, повседневной жизни… Взгляд Саймона вдруг упал на дверь, в которую могли войти в любой момент… Реальный мир снова вернулся на свое место, и Саймона вдруг охватил леденящий душу ужас.

Оправившись от потрясения, Саймон резко сел, приглаживая растрепавшиеся волосы и стараясь успокоить дыхание. Сторм машинально села рядом с ним, положив ему руку на плечо. Он не отрываясь смотрел на нее. Волосы ее в беспорядке рассыпались по плечам, расстегнутое платье обнажало нежную, словно персик, грудь, задравшиеся юбки открывали бедра… Ни у одной женщины Саймону не доводилось видеть таких красиво очерченных бедер. Он снова хотел ее так, словно за минуту до того не удовлетворил свою страсть…

Он начал приводить в порядок свою одежду, заправляя рубашку, застегивая штаны.

— Ты тоже застегнись, — хрипло сказал ей он.

Сторм немного поколебалась, но затем все-таки застегнула платье и оправила юбки. Но Саймон по-прежнему не мог отвести от нее глаз.

Неужели все это и впрямь было? Все произошло столь быстро, что ни он, ни она просто не успели опомниться. Как он мог так потерять контроль над собой — ведь за минуту до того они были смертельными врагами…

Она его пленница, а не наложница — как он мог забыть об этом и о том, что она сделала с ним тогда? Ну хорошо, пусть не пленница, пусть гостья, — но овладеть ею, словно дикарь, прямо на полу в библиотеке, куда может войти Августа…

Ему хотелось обвинить в том, что произошло, одну лишь Сторм… Но нет: он сам это сделал — он, Саймон Йорк, который всегда так гордился своей выдержкой, своей трезвостью, — и никто не принуждал его к этому.

Саймон встал, ища свои башмаки и стараясь не смотреть на Сторм.

— Извини, — пробормотал он. — такого больше не повторится.

Он хотел уже выйти из библиотеки, но голос Сторм остановил его.

— А собственно, почему, фермер? — удивленно спросила она. — Разве ты жалеешь? По-моему, лучше этого ничего в мире быть не может!

Она сидела на полу, обхватив колени руками и недоуменно глядя на него. Лоб ее был нахмурен, на губах еще горели его поцелуи… Казалось, она даже не сердилась на него, просто недоумевала.