Компания дьявола - Дэвис Лисс

Люди в фаэтоне, за которым мы гнались, что-то кричали мне, но я их не слышал, к тому же у меня не было ни желания, ни времени пытаться их понять. Я снова переложил вожжи в левую руку, а правой ухватил труса и заставил его встать на ноги.

— Возьми вожжи! — крикнул я. — Держись как можно ближе! Отъедешь — поплатишься! Если что, я всегда найду тебя по полоскам на твоем фаэтоне, но не советую попадаться мне на глаза.

Он кивнул и взял вожжи. Он боялся ехать слишком быстро и боялся ослушаться меня. Я же подобрался к краю коляски и приготовился прыгать, прекрасно зная, что прыгать нельзя. Фаэтоны мчались слишком быстро, и расстояние между ними менялось каждую секунду. За свою жизнь я совершил множество безрассудных поступков, но ни один из них не мог сравниться по глупости с тем, что я собирался сделать. Он был обречен на неудачу, грозил мне верной смертью. Но если я этого не сделаю, врагу достанутся мои записки и он узнает то, что я хотел бы скрыть. Я не мог позволить, чтобы планы мои пошли прахом, а дядя оказался в долговой тюрьме, поэтому я набрал полную грудь воздуха и прыгнул в пустоту.

Как я не погиб, изувеченный подковами и колесами, остается загадкой, но, когда я прыгнул, мой фаэтон чудесным образом накренился в сторону соседнего, придав прыжку дополнительную энергию, а тот второй фаэтон накренился в сторону моего, сократив расстояние между экипажами. Так или иначе, я приземлился в коляске моего врага, врезавшись со всей силы в возницу.

Полагая, что это и есть похититель, я оттолкнул его, выхватил вожжи и заставил лошадь резко остановиться. Лишь упершись ногами в пол экипажа, я удержался и не упал. Других пассажиров неожиданная остановка застала врасплох, и они вывалились из коляски.

Только благодаря счастливой случайности они не были раздавлены другими участниками гонки, и только из-за своей бессердечности эти лихачи даже не подумали остановиться и помочь товарищам. Как только лошадь встала, я выпрыгнул и побежал назад. Оба мужчины лежали, прижавшись друг к другу, у обочины футах в двадцати. Собравшаяся толпа отпускала в их адрес колкие замечания — люди не питали любви к лихачам на фаэтонах.

Лица у бедолаг были окровавленные, а вид жалкий, но, судя по всему, они отделались, можно сказать, одними ушибами. Однако трудно было сказать, как долго продлится их потрясение.

Я выхватил из кармана пистолет. Пошел несильный снег, и я опасался, что мой пистолет выйдет из строя из-за влаги, но надеялся, что, учитывая их состояние, они не будут думать о подобных вещах.

— Кто из вас украл мои письма? — резко спросил я.

— Мы здесь ни при чем! — крикнул один из них.

— Это один из вас. Только в вашем фаэтоне было двое. Так кто же это?

— Мы здесь ни при чем, — сказал второй. — Он правду говорит. Тот парень был сильный, как Геркулес, и у него лицо в шрамах. Он выпихнул меня в фаэтон Джонни. Мы пытались вас предупредить. Если бы вы все не испортили, мы бы его догнали.

Я молча убрал пистолет, не в силах поверить, что рисковал напрасно. Я чуть не погиб, пытаясь остановить не тот экипаж, а злодей сбежал вместе с моими письмами.

— Он был как Геркулес, — повторил второй парень, утирая текущую из носа кровь рукавом с кружевной манжетой. — Высокий чернокожий Геркулес. Я таких никогда не видел.

Зато я видел. И совсем недавно. Я поклялся, что придет день, и Аадил за все заплатит. А пока он знал слишком много моих секретов и оказался хитрее меня. Я не мог сказать, что меня больше огорчало, первое или второе.

Глава девятнадцатая

Записка, которую я отправил Эллершо, была вполне безобидной, а вот то, что я собирался сообщить Элиасу, было чрезвычайно важно. Мне следовало принять решение, притом что враг знал то же, что и я, то есть очень немного. Что лучше — затаиться и надеяться, что подвернется возможность его разоблачить? Или нанести удар первым и, может быть, взять верх? Будь у меня время и свобода, я бы предпочел первый вариант, но, поскольку я не мог отсутствовать в Крейвен-Хаусе долго, остановился на втором варианте. Буду действовать, исходя из сведений, которые получил от Блэкберна, и надеяться, что они дадут мне определенное преимущество. Поэтому я повторно послал свои записки, на этот раз с большим успехом, и попытался хоть немного поспать.

На следующее утро, убедившись, что за мной никто не следит, ранней почтовой каретой я отправился в Твикенем — в путешествие, которое заняло около двух часов, а затем провел еще пару часов в таверне в ожидании второй почтовой кареты, в которой должен был прибыть Элиас. Вполне вероятно, что предприимчивый злодей мог послать кого-нибудь следить за Элиасом, и, безусловно, Элиас мог бы не заметить слежку, поэтому я решил, что будет безопаснее, если мы поедем порознь. Как только Элиас вошел в таверну, я понял, что добрался он благополучно.

В нашем предприятии нам требовалась удача, так как я не послал записки заранее и не было никакой гарантии, что миссис Элоиза Пеппер не отправилась к кому-нибудь в гости или за покупками или вообще не уехала. К счастью, мои опасения не оправдались. Миссис Пеппер оказалась дома. Дверь нам открыла тихая некрасивая девушка лет шестнадцати-семнадцати. У нее было плоское лошадиное лицо, изрытое оспой. Она провела нас в гостиную, куда вскоре вышла миловидная женщина лет двадцати пяти в трауре, который, надо отдать должное, удивительно ей шел. Черный цвет платья сочетался с ее иссиня-черными волосами, уложенными в милый, но не слишком аккуратный пучок, и благодаря платью и локонам ее лицо казалось белее фарфора, а зелено-карие глаза удивительно яркими.

Мы с Элиасом вежливо раскланялись, причем он поклонился ниже, чем я, — это был его особый поклон, который предназначался хорошеньким вдовам с солидной рентой.

— Меня зовут Бенджамин Уивер, а это мой друг Элиас Гордон, известный в Лондоне хирург. — Я сказал это в надежде, что она подумает, будто нас привело сюда некое медицинское дело. — Прошу простить нас за вторжение, но у нас неотложное дело. Мы очень надеемся, вы не откажетесь ответить на несколько вопросов относительно вашего покойного мужа.

Ее лицо просветлело, а щеки зарделись от удовольствия. Словно она только и ждала, что в один прекрасный день в ее дверь постучатся незнакомцы и начнут задавать вопросы о ее муже. И вот наконец это случилось.

Но я заметил и некоторое колебание. Как будто ей пришлось напомнить себе, что следует соблюдать осторожность, — так ребенок напоминает себе, что следует остерегаться огня.

— Что вы хотели узнать о моем дорогом любимом Абсаломе? — спросила она.

Она прижимала к груди камзол, который чинила, но я заметил, что теперь она скомкала его и начала покачивать, будто ребенка.

— Понимаю, как вам, должно быть, тяжело говорить о его смерти, мадам… — продолжил я.

— Откуда вам понимать, — сказала она. — Только та, что была замужем за ним, может знать, что значит потерять его, моего Абсалома, лучшего из мужчин. Вот что я могу вам сказать, господа. Если именно это вы хотите знать, был ли он лучшим из мужчин, то уже получили ответ. Да.

— Действительно, нам хотелось бы знать, каким он был человеком, — сказал Элиас. — Но не только это.

Ничего не скажешь, ловкий ход. Восхваляя покойника и намекая, что мы хотим как-то отметить его заслуги, Элиас широко распахнул для нас ворота.

— Садитесь, джентльмены, — сказала она, кивком приглашая нас располагаться в довольно сносно меблированной гостиной; обстановка была не самой изысканной, но все было опрятно и сияло чистотой.

Миссис Пеппер усадила нас, а потом велела некрасивой служанке принести что-нибудь выпить. К радости Элиаса, это оказалось подогретое вино.

Я лишь пригубил. Я уже изрядно выпил до этого и не хотел, чтобы алкоголь затуманил мой разум.

— Мадам, расскажите о вашем покойном муже, о вашей жизни с ним.

— Мой Абсалом, — задумчиво начала она. Приготовившись тяжело вздохнуть, она поставила свой стакан, чтобы не расплескать вино. — Вы знаете, мой отец не хотел, чтобы я за него выходила. Он не видел в нем того, что видела я.

— И что вы в нем видели? — отважился спросить Элиас, отставляя на минуту вино.

— Он был красив. Моя мать видела это, но тоже не одобряла наш брак, так как завидовала его красоте. Абсалом был самым красивым мужчиной на свете, а также самым добрым и благочестивым. Мой отец считал, что он хочет жениться на мне из-за приданого. Надо сказать, приданого действительно хватило ненадолго, но только потому, что у Абсалома были великие планы.

— Какие именно? — спросил я.

Она улыбнулась мне нежно и в то же время жалостливо, как мог бы улыбнуться священник простаку, который спросил, кто такой Бог.

— Он собирался сделать нас богатыми, — сказала она.

— Каким образом?

— Разве не понятно? Своими мыслями, — сообщила она. — Он постоянно думал о чем-то, постоянно что-то писал. И наверняка его мысли были ценными, иначе я не получила бы ренту. Даже отец был бы доволен, если бы узнал об этом, но после того, как Абсалом потратил приданое, отец со мной не общается. Тогда он только сказал: я, мол, знал, что так и будет, но Абсалом, конечно, был прав и прощает его, глядя с небес.