Познание России: цивилизационный анализ - Игорь Яковенко

Мы описали фундаментальную коллизию средневекового и новоевропейского сознания. В реальности описанное противостояние дробиться на тысячи частных противоречий затрагивающих практически все сферы человеческой активности. И каждое из них вызывает у традиционного человека органический, инстинктивный протест. Либеральная цивилизация легализует и конституирует как проявление социальной нормы массу инстинктов и побуждений табуированных и профанированных в мире должного. Все то, что скрывалось, не признавалось в своей природе, существовало как попущение, как человеческая слабость, все, что рождало многообразное чувство вины оказывается не только допустимым, но и нормальным, социально приемлемым.

Столкнувшись с либеральной цивилизацией, традиционалист видит общество в котором отсутствует широчайшая палитра стыда, самоуничижения, тревожности, неподотчетного беспокойства, чувства собственной греховности и неизбывной вины — т. е. всего того, что составляло суть привычного и единственно возможного самоощущения.

Мало того, пороки, оказываются не только легальными моментами бытия, но и системообразующими элементами социального целого. Рыночная экономика базируется, с одной стороны, на порочном стремлении человека к стяжанию, а с другой, на не менее порочном стремлении к благам и удовольствиям. Политический механизм опирается на тезис о непреодолимой порочности и греховности агентов власти. А для того, что бы противостоять этому создаются специальные механизмы — система сдержек и противовесов, независимая пресса, концепция прав человека. Все это напрочь отторгает, постоянно оскорбляет и попирает должное. Столкнувшись с либеральной цивилизацией, человек традиционных ориентаций переживает глубочайший стресс. Он чувствует, что очутился в противоестественном, перевернутом мире, где все поставлено с ног на голову.

Из этого вырастает непоколебимое убеждение о скором и неизбежном крахе секулярного общества. Подлинный ревнитель должного искренне убежден, что общество Запада должно захлебнуться в своих пороках. С того момента, когда идеологи российского традиционализма зримо столкнулись с западной цивилизацией, идеология должного отрабатывает тезис о близящемся крахе своей альтернативы. Человек традиции высматривает все новые и новые аргументы, ищет признаки заката и разложения, вслушивается в подземный гул предшествующий землетрясениям и карам божьим которые сотрут с лица земли богомерзкое буржуазное общество.

То обстоятельство, что история не подтверждает пророчества о крахе, а говорит скорее об обратном — о закате мира средневековья — не меняет ровным счетом ничего. Как дата Конца Света, крах Запада в очередной раз переносится на следующую декаду, пятилетку, в ближайшее будущее. Космос традиционалиста стоит на том, что не может существовать мир без должного.

Человек в космосе должного. Для того, что бы подвести черту, зададимся вопросом: как же живется человеку в мире должного, каково его устойчивое самоощущение? Картина, которая открывается на этом направлении, безрадостна. Культура выстроенная вокруг принципиального несоответствия мира должного окружающей человека реальности задает неразрешимую трагедию, которая составляет фон человеческого существования. Миллионы людей, далеких от любых теоретических изысканий, живут с постоянным ощущением — «нет, не то». Вся их жизнь не та, не настоящая. Где-то там, должна быть, не может не быть — другая, подлинная и прекрасная. А эта, единственная, проживается как черновик, как разминка, этап на пути к той — настоящей.

Русский человек до старости мечтает о каком-то чуде: о том что он снимется с места и уедет в какую-то несказанную даль, где всё совсем по другому, встретит каких-то других, замечательных людей, начнет совсем другую, настоящую жизнь. Ощущение «нет, не то» выливается в тысячах проявлений. Отсюда и праздная мечтательность, и немотивированная агрессивность, и алкоголизм, и неспособность к какому бы то ни было делу, и склонность к хилиазму, и особая разорванность (слабая структурированность) личности.

Здесь мы сталкиваемся с одной из самых фундаментальных характеристик русской культуры, которая состоит в особом, подвешенном статусе человека. Речь идет о характере, способе и мере онтологической укорененности человеческого субъекта. Специфика эта состоит в том, что в российском космосе онтологической полнотой бытия наделена, и даже не наделена а тождественна этой полноте одна сущность — социальный абсолют, генетически восходящий к архаическому Роду. Каждый субъект онтологизирован настолько и постольку, поскольку включен в него. Слитно и неразделимо входит в жизнь Рода, нерасторжимо вплетен в социальное целое.

Соответственно, традиционный субъект укореняется в бытии тогда и настолько, насколько он припадает к социальному целому, переживает партиципацию, растворяется в нем. Традиционный человек припадает к Роду в переживании праздника, коллективного ритуала, на мирском сходе, в общении, в коллективной работе — т. е. во всех тех ситуациях, которые моделируют единение субъекта с Родом и растворение его в этой целостности, а через нее — в единении с космосом. Иными словами в синкретических, магических переживаниях замкнутых на коллективную магию.

Но ситуации и переживания такого рода в принципе временны, преходящи. Подстегиваемый чувством дискомфорта, традиционный субъект стремится воспроизводить их снова и снова и в этих параксизмах единения разделяемых промежутками космической обнаженности проходит его жизнь. Так чувство безотчетного страха и одиночества снимается лишь на время. В промежутках между мгновениями единения с беспредельным Родом, наш человек переживает фатальный экзистенциальный дискомфорт. Все эти достаточно сложные моменты рефлектируются и вербализуются философами, но чувствуются и переживаются каждым.

Отсюда широчайший спектр психологических и культурных моментов: острое и неизбывное чувство некоей трудно определимой неполноценности — бездомности, потерянности, онтологического сиротства. Сумма таких переживаний концептуально оформляется в православной концепции греховности. Онтологическая неполноценность быстро превращается в чувство априорной социальной вины, которое энергично эксплуатируется властью предержащей. Отсутствия укорененности в бытии, сложно выразимое ощущение сиротства, парадоксальное ощущение неподлинности этого мира находят свое осмысление в парадигме должного/сущего. Мир вне единения с социальным абсолютом — т. е. Должным — тосклив и ненастоящ, это мир без Бога.

Чувство бездомности составляет фон мироощущения. Оттого, что в большинстве случаев описанное переживается безотчетно, воздействие его еще страшнее и неизбывнее. Такое мироощущение неразрывно сплавлено с манихейским сознанием и варварским комплексом. В том хаотическом, загаженном мире, который устраивал для себя русский человек нет смысла и радости обустраиваться. Отсюда вырастает и Великая русская мечта, или российская хилиастическая ересь. Традиционное сознание ждет снятия дуальностей, примирения с бытием и достижения райской полноты в некоторой бесконечной удаленной точке эсхатологической трансформации реальности.

Пытаясь схватить ядро русской мечты, авторы, тонко чувствующие традицию, постоянно подчеркивают, что она устремлена к нездешнему, иному, запредельному. И это исключительно важный момент. Русский человек ищет укорененности в бытии. Но поскольку данная ему от роду культура профанирует эмпирическую реальность, тот мир, в котором проходит вся его жизнь — он обращается в своих устремлениях к пространству трансцендентного, относительно которого культура утверждает, что именно там и пребывают смысловая наполненность, полнота бытия, праздник нормальной, не изуродованной идиотским чувством неполноценности жизни.

Устремленность к запредельному — следствие сильнейшего табуирования устремлений человека к «этому» миру как ключевой, важнейшей и естественной реальности в которой ему дано появиться на свет, обрести смысл своего существования, прожить достойно и со спокойной душой умереть. Надо со всей определенностью сказать, что в рамках традиции эта мечта принципиально невыполнима. Если онтология, принадлежит целому, то отдельный человек в принципе не может полностью и окончательно слиться и отождествиться с ним. Дискофорт, мучения человека традиционной культуры — всего лишь механизм воспроизводства социального абсолюта.

Лишение смысла отдельного человеческого существование имеет свою целевую функцию — сбивать в стадо, препятствовать становлению автономной личности. Это одно из самых мощных препятствий. Тем не менее, традиционная целостность не единственный субъект и не единственный уровень самоорганизации. Рано или поздно, рождаются люди, способные перешагнуть страх отпадения от целого. Прорыв к личности переживается как преодоление отчуждения от смысла, как обретение Бога в себе.