Неувядаемый цвет. Книга воспоминаний. Том 2 - Николай Любимов

На другой день я пошел в комендатуру. Пропуск на мое имя был уже выписан. В кабинете я увидел невысокого, коренастого человека с попорченным правым глазом, этакого «верлиоку» из сказки.

Афанасьев задал мне несколько самых общих вопросов, осведомился, не притесняют ли меня на работе.

– Вы будете ходить ко мне на отметку раз в десять дней, – объявил он и расписался на обороте моего документа.

Мать уехала в тревоге за меня.

Уже самое учащение походов было мне тягостно. Там постоял немного в очереди – и домой. А здесь иной раз попадешь сразу, а иной раз предъявишь документ дежурному коменданту – он позвонит: «К вам Любимов идет на отметку» и протянет мне документ: «Афанасьев занят» или «Афанасьева нет на месте». Походишь по улице, опять суешь документ в окошко. Бывали случаи, когда я так и не добивался толку и приезжал на другой день.

У меня начинало ныть сердце уже накануне дня отметки. Комендатура помещалась напротив главного здания. И всякий раз, получив пропуск и переходя на другую сторону, я взглядывал на небо и думал: «Может быть, я смотрю на вольный небесный простор в последний раз… Может быть, мне опять будет виден только узкий его квадрат». И всякий раз, выходя на улицу, я жадно втягивал в себя хоть и городской, но все-таки воздух свободы.

В один из моих «отметочных» дней Афанасьев без обиняков предложил мне сотрудничать в НКВД.

– Если вы согласитесь, мы сможем выхлопотать для вас досрочное освобождение, а то ведь это может у вас никогда не кончиться, – сказал он, искоса взглянув на меня.

Я отказался наотрез.

– Почему же вы не хотите нам помочь? – спросил Афанасьев, – Мы не требуем от своих сотрудников провокаций, клеветы, нам нужна только правда. У нас может составиться ошибочное представление о человеке как об антисоветском элементе, а вы нам поможете разобраться.

Я сказал, что я – работник кабинетного типа; может быть, это мой недостаток, но таким уж я на свет уродился. Я ни с кем здесь не общаюсь, не вылезаю из библиотеки, а на работе никто с адмссыльным откровенничать не станет.

На этом разговор прекратился, но я почувствовал, что продолжение последует.

Афанасьев попросил меня написать для него обзор вышедших в этом году номеров «Звезды Севера». Я просидел две ночи и написал обзор листах на шестнадцати убористым почерком. Я подверг все напечатанные в семи вышедших в этом году номерах журнала повести, рассказы и стихотворения тщательному, но чисто литературному анализу. О некоторых вещах я высказывал отрицательные суждения, но опять-таки с точки зрения чисто литературной. Так, я критиковал стихотворение одной восторженной дамы, посвященное челюскинцам, за то, что оно написано в характерном ритме Игоря Северянина, это, мол, не соответствует теме. Я понимал, что Афанасьеву нужно совсем другое, но прикидывался простачком.

Я отдал ему свой отзыв; когда же через десять дней опять пришел на отметку, он ни слова мне о нем не сказал, а еще через десять дней, протягивая мне мой документ со своим «автографом», неожиданно произнес:

– Знаете, Любимов, ведь у вас большие способности!

Я поблагодарил его за лестное мнение.

– Вы могли бы быть для нас ценным сотрудником.

– Если у меня действительно, как вы говорите, есть способности, то только к литературе, и на этом поприще я надеюсь принести скромную пользу.

После этого Афанасьев не заговаривал со мной о сотрудничестве, а вскоре его то ли повысили, то ли перевели в другой отдел; словом, теперь я изредка встречал его на улице, а на отметку начал ходить к Филиппову. Филиппов был значительно моложе Афанасьева. Но если у Афанасьева, хотя он и наседал на меня (впрочем, наседал спрохвала, только потому, что на него наседало начальство, а натолкнувшись на мою неподатливость, отстал), хоть и пригрозил мне пожизненной ссылкой (впрочем, пригрозил мимоходом и словно бы нехотя), какие-то признаки человечности порой проступали, то в смазливом Филиппове угадывался из молодых, да ранний. Он был со мной, в отличие от суховатого Афанасьева, в высшей степени вежлив, даже любезен, но, передавая мне документ со своим автографом, смотрел на меня в упор, вытянув шею» и в его до жути сладкой улыбочке я читал: «На сей раз я тебя отпускаю домой, но ты целиком в моей власти: в следующий раз возьму и не выпущу!»

Вскоре после убийства Кирова Филиппов сообщил, что меня хочет видеть начальник отдела, но сейчас он занят – не могу ли я прийти завтра, в это же время?

– Только сначала зайдите ко мне, а я вас направлю к нему, – заключил он.

Час от часу не легче!

Когда я на другой день пришел к Филиппову, он задал мне вопрос:

– Товарищ Афанасьев предлагал вам у нас сотрудничать?

– Предлагал, – ответил я.

– И что же вы?..

– А я отказался.

– Мотивируя?..

Голова у него закачалась, как маятник.

– Мотивируя тем, что у меня к этой работе нет никаких способностей и что я ни с кем в Архангельске частным образом не встречаюсь.

– Та-ак, – зловеще протянул Филиппов и, побарабанив пальцами по столу, сказал:

– Начальник ждет вас. Пройдите по коридору направо, комната номер такой-то, и постучите.

Коридоры в коридоры,В коридорах – двери…

Найдя указанную мне комнату, я постучался и приоткрыл дверь.

Сидевший за столом маленький, худощавый, кудлатый человек сказал с сильным еврейским акцентом:

– Подождите в коридоре. Я вас позову.

«Ну, начинаются гепеушные штучки! – сказал я себе. – “Посидите”, да “подождите”, да “подумайте”»…

Но тут какой-то голос явственно прозвучал – как мне показалось – не во внутреннем моем слухе, а где-то в груди:

– Не послушествуй на друга твоего свидетельства ложна. (Не произноси ложного свидетельства на ближнего своего.)

В детстве я заучивал десять синайских заповедей наизусть, но, признаюсь, давно-давно их не вспоминал. И вдруг, спустя много лет, вспомнил именно эту, и где, в какой момент!..

Нет, чудеса не перестают твориться в мире! Только являются они теперь людям не в грозе и в буре, а неслышно и незримо для окружающих, но от этого их животворящая сила слабей не становится…

Спокойный и бодрый вошел я в кабинет на зов начальника.

И опять разговор шел сначала вокруг да около, а затем снова уперся в желательность моего сотрудничества. И, снова «Здорово», я принялся доказывать, что я не «создан для блаженства» быть секретным сотрудником НКВД.

«Начальник» слушал не прерывая и все время прощупывал меня своими умными глазами. Когда же я, истощив аргументы, смолк, он развел руками.

– Ну, раз вы отказываетесь… – произнес он тоном сожаления, в котором я не уловил ни одной угрожающей нотки. – За пропуском зайдите к товарищу Филиппову.