Герой должен быть один - Генри Олди

Позади Амфитриона заскрипели, открываясь, ворота.

– Я их в доме заперла, – Алкмена обращалась к мужу так, словно, кроме них двоих, никого на улице не было. – А то они сюда рвались… Я правильно сделала, да, Амфитрион?

– Правильно, – не оборачиваясь, ответил он. – Правильно. А теперь уйди. И ворота закрой. На засов.

– Никуда я не пойду, – Алкмена слегка потерлась щекой о плечо мужа, и Амфитриона это прикосновение обожгло раскаленным железом, а ремесленник, наткнувшись на его взгляд, дернулся и отступил назад. – Никуда я не пойду. Я обоих рожала – вот теперь пусть сперва меня… Рабы боятся, выжидают, а я уже ничего не боюсь. Пусть меня – в жертву. Ты извини, Амфитрион, я не подслушивала, но Телем так кричал…

– Телем, забери ее! – приказал Амфитрион. – Силой, как хочешь – только забери! Быстро!

– Пойдемте, госпожа моя, ну пойдемте… – глухо забубнил Гундосый и вдруг, подхватив Алкмену на руки, скрылся вместе с нею за воротами.

Лязгнул засов.

– Уходите, – тихо сказал Амфитрион, обращаясь к толпе, которую для него сейчас олицетворял вот этот стоящий напротив ремесленник, тупо моргающий бесцветными ресницами; человек, пришедший за его, Амфитриона, сыном.

За одним из его сыновей.

– Жертва! – пронесся над толпой знакомый визг, но времени вспоминать, кто это, не было. – В жертву Ификла, убийцу безгрешного Лина, Орфеева брата! Должно воздвигнуть Алкиду алтарь – и на нем нечестивца обречь на заклание медью двуострой, как жертву Алкиду-герою, Зевесову детищу! Жертву!..

И островок вокруг Амфитриона стал вдвое меньше.

Что-то происходило сзади, за воротами, в доме или во дворе, что-то творилось там, вынуждая обернуться, разобраться, выяснить, – но оборачиваться было нельзя, потому что любое неосторожное движение могло быть истолковано капризной судьбой как слабость, неуверенность, как возможное согласие; если что-то еще и держало толпу – так это сорокапятилетний человек у ворот, седеющий мужчина с бронзовым взглядом, которого уже мало кто помнил как Амфитриона-Изгнанника или как лавагета Амфитриона, сокрушившего тафосских пиратов. Десять с лишним лет спокойной, ничем не выдающейся жизни – вполне достаточный срок для забвения; для большинства он был просто мужем Алкмены, родившей Зевсу будущего героя.

Оборачиваться было нельзя.

Толпа скоро поймет, что убить его, Амфитриона, гораздо проще, чем колебаться или принимать решения; но каждое выигранное мгновение – это миг жизни живых.

Может быть, еще удастся дожить до рассвета.

Ремесленник потоптался на месте, потом ни с того ни с сего уставился поверх головы Амфитриона, как если бы на заборе объявился Гермес-Килленец в своих крылатых сандалиях.

Дружки ремесленника тоже подняли головы и взволнованно засопели.

– Ишь ты! – непроизвольно вырвалось у того, что с копьем. – Во дают… которого ж на алтарь-то?

«Нельзя оборачиваться, – как заклинание, твердил Амфитрион, – нельзя… нельзя!»

Босые пятки ударили в землю слева и справа от него; и какой-то увесистый предмет шлепнулся рядом, тупым и жестким краем больно зацепив лодыжку.

– Держи, отец! – в правую ладонь ткнулось нечто знакомое, и Амфитрион не сразу понял, что это – рукоять меча.

Ладонь поняла это гораздо раньше, вцепившись в оружие.

– Держись, отец! – ремень щита охватил левое предплечье, и привычная тяжесть заставила руку согнуться и выдвинуться вперед.

Ремесленник попятился, чуть не сбив с ног зазевавшегося приятеля; в глазах его появилось озадаченное выражение человека, сообразившего, что именно в его живот меч войдет первым, и не знающего, что теперь делать: бежать или нападать?

– Мать же вас заперла, оболтусы! – бросил Амфитрион, становясь так, чтобы краем щита прикрыть Алкида, норовящего сунуться вперед.

– Вот еще! – презрительно отозвались близнецы, опираясь на дротики. – Тоже мне – дверь называется! Мы потом починим…

Камень, брошенный из задних рядов толпы, пролетел мимо уха Ификла и ударился об забор. Женский вопль «Что вы делаете?! Мы ж не знаем – который…» задавленно смолк, утонул в агрессивном гуле, вспугнутой птицей взмыл над толпой тот самый знакомый визг: «Бейте! Бейте, фиванцы! Зевс различит – который…»; второй камень грозно прозвенел о бронзовую бляху щита, упав к ногам Алкида. Толпа пришла в движение: многие женщины, старики и просто трусы старались протиснуться куда-нибудь подальше от эпицентра событий, не желая из зрителей превращаться в участников возможного побоища; наиболее рьяные кричали и размахивали кто чем, но вперед пока не лезли – ждали первой крови.

– И-эх! – очнувшийся ремесленник выхватил у приятеля копье и замахнулся для броска.

Амфитрион чуть присел, повернув щит и отслеживая неумелый взмах, моля богов только о том, чтобы сыновья не двигались с места, чтобы глупая и пылкая юность не бросила их на старое щербатое копье; руку с мечом он отставил далеко вправо, пытаясь преградить дорогу Ификлу, – и шальная, нелепая мысль молнией сверкнула на самой окраине сознания, мысль о том, что за такую отставленную руку Кастор устроил бы нерадивому ученику…

Над головой жестко свистнула стрела – Амфитриону показалось, что древко стрелы чуть ли не взъерошило ему волосы – и до середины вошла в выпученный глаз ремесленника, выставив из основания черепа хищное узкое жало.

Сила удара развернула уже мертвого, но еще не упавшего человека боком, и Амфитриону была хорошо видна эта длинная стрела, наискось перечеркнувшая голову.

Вторая стрела вонзилась, дрожа оперением, под ключицу одному из семи любителей жертв, заставив того вскрикнуть и выронить нож; остальные тут же наладились бежать, и третья стрела с хрустом воткнулась в чью-то ягодицу, вызвав истошный вопль пострадавшего и бурю смеха у близнецов.

Усиливая панику, откуда-то сбоку раздался пронзительный боевой клич в сопровождении басистого рева – в отличие от Кастора, Автолик не любил, да и не умел осмысленно кричать в преддверии свалки, – и стоявшие в том конце улицы фиванцы шарахнулись прочь, не разбирая дороги…

Река-толпа отхлынула от ворот, поспешно всасываясь в дальний конец улицы.

Только тогда Амфитрион обернулся.

На крыше его дома стоял долговязый лучник и махал рукой Амфитриону с детьми.

За спиной Ифита всходило солнце.

– …Что ж ты с другого конца не зашел-то?! – упрекал потом Кастор Диоскур довольно ухмыляющегося Автолика. – Я ж тебе говорил, а ты уперся, как осел…

– Говорил, говорил, – соглашался Автолик, сгребая в охапку лаконца в полном вооружении и приподнимая его над землей. – Только куда б они тогда бежали, дурья твоя башка, если б мы с обеих сторон зашли, а Ифит на крыше с двумя колчанами обосновался? Куда, я тебя спрашиваю?!