Мой знакомый медведь - Анатолий Севастьянов

— Лешку надо отвязать, — вспомнил Гераська. — Пускай сам рыбу ловит. Чтобы в пургу к нему не ходить.

Витька отвязал пса, и он тут же обежал всех собак и с каждой как будто о чем-то поговорил. Только к Букету не посмел приблизиться.

— Это он их Рябого бить зовет, — сказал Гераська.

Собаки и правда двинулись к Рябому…

Но драка была недружной, и вскоре псы разбрелись. Рябый отряхнулся, потоптался на месте, шлепнулся на бок и свернулся клубком. Лешка все еще прыгал вокруг него, но в одиночку кусать не решался.

Вокруг палатки быстро вырастал белый барьер. Ветер сдувал рыхлый снег, переносил с открытых мест в распадки, с отрогов гор гнал к океану. По редкой каменноберезовой тайге снега неслись свободно, ровняли все бугры и впадины. Не подступая вплотную, рос сугроб и вокруг палатки — как будто накрывал ее белой перевернутой воронкой. Потом ветер задвинул снегом дыру над палаткой и струями колючих снежинок принялся обтачивать ржавую железную трубу.

Гераська, чтобы взять дров, откинул край палатки. Витька приподнял кружку со свечкой. В снежных сенях, опустив голову, стоял Хлюст и виновато шевелил хвостом: мол, я ни при чем, занесло. Гераська беззлобно заворчал на него.

Когда задребезжал крышкой чайник и из мешка стали вынимать еду, брезент у входа зашевелился и внизу показался черный нос Хлюста и стал принюхиваться.

Витька отрезал дольку колбасы и едва протянул руку, как Хлюст просунул голову в палатку и схватил кусок. Осмелев, он не стал убирать голову — сам снаружи, а голова в палатке.

— Вот так и будет глядеть, пока не зыкнешь, — сказал Гераська. — А прогонишь, все одно у входа останется. Сколько раз на охоте с его хозяином был, так и спит под порогом — ни собаку, никого не подпустит. Лесник пришел, а он его не пускает. Не лает, а не подойди. Тот запустил в Хлюста камнем. Пес отскочил, а лапу ему сильно задело. Замечаешь, он как устанет, маленько прихрамывает. А все равно, паршивец, не пустил. Лесник так и ушел от своей же избушки.

Непросто было Витьке в занесенной снегом палатке выполнять свое правило: «быть деятельным всегда и везде». Решил, что самое подходящее в его положении — отоспаться за недавние ночи, которые недосыпал за учебниками. В палатке было для этого все: теплый кукуль, свободное время, темнота, тишина, если не считать глухого ворчанья метели над головой… Но когда не надо было никуда торопиться и можно сколько угодно спать, лишний сон быстро стал в тягость. Витька мучился от вынужденного безделья и уже не раз пожалел, что не взял с собой учебники. Здесь бы читал их с удовольствием.

Гераська наконец тоже отоспался и принялся рассказывать. И тут Витька узнал много такого, о чем и не подозревал. Например, о собаках. Гераська рассказал, что Нептун раньше почти не ходил в упряжке. Первый его хозяин приучил пса таскать снятую чулком нерпичью шкуру. В этот, самой природой скроенный и сшитый мешок охотник укладывал припасы для промысла, и Нептун тянул волоком «нерпу» в тайгу, в горы… Шкура не промокала, хорошо скользила по снегу и не сползала назад с крутой горы — недаром охотники подшивают ею лыжи.

— А почему с Нептуном Чук и Гек всегда ходят? Я думал, они в одной упряжке ходили.

— Да нет, должно быть, характерами сошлись, тоже псы незлобивые. Как бездомными стали, к нему и пришли. Они, знаешь, из хорошей упряжки. Ты думаешь, их только два? Их целая нарта была. Лучшей упряжки в поселке не было. Они и родились на нарте. Мать до последнего часа нарту тащила, в дороге и ощенилась. Восемь кобельков принесла. Все одинаковые. Этих двоих не различишь, а когда восемь было… Сам хозяин не знал, кто какой. И кличек не было. Стригуны — и все. Только по ошейникам и различал. А как на охоту приедет, пустит всех, потом передовиков найти не может.

— А где же остальные?

— Всю упряжку машина махнула. Всех смяло, и хозяина вместе с ними. Только эти двое остались…

По зеленым стенам палатки гонялись отсветы огня. Привычно шелестела метель над брезентом.

И вдруг к этим привычным звукам прибавился еще один — в углу под дровами мышь или полевка начала грызть сухарь. Витька хотел бросить туда шапку. Но Гераська сказал:

— Не тронь. Я ее уважаю.

— Почему уважаешь? — удивился Витька.

— Какая в палатке живет, трогать нельзя, она тут хозяйка. У меня в избушке на Бормотинском мышка по полу, как кошка, ходила. Сахарку ей прямо из пальцев давал. Если убьешь, на ее место со всего леса мыши полезут. А она чужих не пускает. Может, слышал, недавно пищали? Это она чужих не пускала.

…В печке совсем прогорело. В палатке было темно, как в глубокой пещере. Наступило ли утро или все еще длилась ночь, можно было узнать, заглянув в печку: днем через трубу в нее пробивается свет. Витька нащупал дверцу. В печке было темно. Чиркнул спичкой, взглянул на часы — вроде бы скоро должно рассветать. Зажег свечку.

В палатке стояла непривычная тишина.

— Метель умаялась, затихла, — сказал Гераська.

Пока еще не рассвело, вскипятили воду, натаянную из снега, заварили чай и позавтракали. Потом в заметенных снегом сенях стали пробивать дыру.

Витька без устали бросал себе под ноги снег, вставал на него и пробивал палкой выше, пока не ударил в лицо свежий морозный воздух — в проломе наверху виднелось черное звездное небо.

— Ночь еще, — сказал Витька.

— Вылезай, вылезай, сейчас разглянется.

Но звезды были повернуты по-ночному. Долго еще пришлось ждать рассвета. По Витькиным часам был уже полдень, когда темноту наконец немножко разбавило светом.

Над палаткой намело сугроб, похоронивший, как могильный курган, всю затею с охотой.

— Пойду соберу капканы, — сказал Гераська, — все равно долгоносики приманку сожрали, толку не будет. И домой пора, как раз к новогодней елке поспеем. Ты собирай все, укладывай, я скоро. А домой, под гору, мы за пару часов домчимся.

Прав был Гераська: домой, да под гору, собаки бежали так, что ветер заламывал назад уши меховых шапок.

Витька сунул руку в карман и наткнулся на кедровые орехи.

— Ты положил? — спросил он Гераську.

— А я думал, ты мне насыпал. У меня тоже в кармане. — Гераська поднял руку поближе к глазам. — Смотри-ка, это нам хозяйка палатки подложила, — засмеялся он. Среди отборных орешков кедрового стланика виднелись зернышки гречневой крупы, той самой, которую бросили бесхвостой птичке. Полевка собрала крупу, перетаскала в палатку, а потом нашла карманы и приспособила их под закрома…

— Давай, Лешка, давай! Олень хорошо, а собаки лучше! — весело покрикивал Гераська, въезжая в поселок.

Настроение было хорошее, и доехали быстро и легко миновали опасный склон над рекой. Боялись, наметет на уступке козырьки, и тогда не пробраться по нему. Но лишнего снега там не было, а старая колея окрепла на ветру.