Мой знакомый медведь - Анатолий Севастьянов

— Рябый, что ли? — спросил Гераська. — Как есть ненормальный.

— Почему? — недоверчиво спросил Витька.

— Был тут охотник один, — начал рассказывать Гераська, — он Рябого вырастил, а сам, случись, помер… От сердца… Не от сердца, правда, — от чая. Перед концом по сорок пачек в тайгу брал. Как котелок вскипятит, сразу пачку туда. Видать, от этого и помер… Рябый с кладбища неделю не приходил. Так и стал бездомным. Он еще там, на кладбище, тронулся. Замечаешь, собаки его не любят. Никаких правил не признает. Хочет, дворняжку возле ее родного дома разорвет, хочет — за зад схватит, когда обнюхиваются. Это по их законам никак нельзя. А ему все можно. Ты поосторожней с ним — темнота у него в глазах.

Дрова прогорели, но в оленьих кукулях было тепло.

Утром, едва развиднелось, вышли в тайгу проверять капканы и ставить новые, которые Гераська не успел поставить накануне. В тайге ни ветерка, никаких звуков. Только негромко шоркали подбитые нерпой лыжи. Впереди в утренних сумерках двигались между редкими деревьями два темных пятна. Витька настороженно смотрел и не мог понять, кто это.

— Ишь, — прошептал Гераська, — как индюки бегут, не взлетают.

— Да кто это?

— Глухари… Далековато, — сказал Гераська, а сам поднял ружье и выстрелил.

Одно пятно осталось на месте. Подошли. Гераська подержал глухаря в руках, подивился, что на таком расстоянии достало ружье. Положил птицу на снег и шагами стал измерять, сколько до нее было. На подбитых нерпичьей шкурой лыжах можно идти, не скользя, обычным шагом. Вдвоем нашли место, откуда стрелял. Насчитали девяносто четыре шага. Вернулись назад, к глухарю… А его нет. Отлежался, опомнился от контузии — и улетел.

— Так и надо, — проговорил наконец Гераська. — Если за столько шагов сбивать, никакой дичи не будет.

Когда совсем рассвело, наткнулись на свежий след соболя. Но он оборвался чуть приметной норкой: зверек ушел под снег, в заросли кедрового стланика. Там он будет шнырять в прогалах между веток, искать уцелевшие кедровые шишки, ловить полевок.

В долине ручья остановились у дерева с большим, похожим на дупло расщепом. Второй вход в дупло Гераська затрамбовал, чтобы соболь мог подобраться к приманке только с одной стороны. Положил в дупло кусок мороженой рыбы, а перед ним поставил капкан, пружиной внутрь дупла. Слегка припорошил его мелкой трухой. Случайный обломочек покрупнее осторожно снял пальцами, чтобы он не помешал дугам сомкнуться. Вокруг дерева разбросал сор — темное пятно на снегу тоже было приманкой.

Гераська не первый год промышлял в этих местах и знал, где чаще всего бывают соболи.

— А как в незнакомом месте ставить капканы? — спросил Витька. — Как понять, где соболь чаще бывает?

— Чего понимать? Когда этим делом интересуешься, много в тайге бываешь, глядишь, какими местами он ходит, замечаешь, чего ему интересно. Сам научишься на тайгу по-соболиному смотреть.

На снегу Витька заметил то ли черную дырку, то ли уголек. Он бы и не обратил на него внимания, но уголек чуть подвинулся к дереву. Витька присмотрелся и понял — это глаз зайца. И сразу увидел всего зверька с плотно прижатыми ушами, кончики которых тоже были черными. Белый заяц все же чуть выделялся на синеватом снегу. Зверек лежал у основания наклонной березки. Позади него, у ствола, темнела в снегу нора. Такие норы часто бывают в каменноберезовом лесу под наклонными деревьями. Может, ветер сильнее качает такие деревья, а может, наклонный ствол придерживает немного снега. Как бы там ни было, но под стволами всегда есть небольшая, похожая на нору пустота. Туда и приладились прятаться зайцы. Пережидают в них непогоду, скрываются от врагов.

Завидев людей, заяц вдавился в снег. Обычно, когда подходит человек, зверек осторожно выбирается из норы повыше, чтобы удобнее было удирать. Витька подходил все ближе, а заяц и не собирался бежать. При каждом шаге подавался немного назад, в нору. Когда Витька подошел вплотную, заяц спрятался в нее. А когда Витька отошел и обернулся, белая мордочка опять торчала из норы и следила за ним.

Последний капкан поместили в лунку, оставленную ночевавшим в снегу глухарем. Для приманки положили кедровку.

Когда вышли из распадка на увал, хорошо было видно вершины повеселевших на солнце гор. Каменноберезовый лес забирался далеко на их отроги.

Пошли проверять капканы, настороженные вчера. В полумраке дупла лежало на трухе полрыбины. Вдруг отрубленный топором мороженый рыбий хвост вздрогнул и повернулся. Это было так неожиданно, что не сразу сообразили, что произошло: из куска рыбы выскакивали крохотные землеройки. Это они сожрали рыбу изнутри, а когда услышали шаги, засуетились в панике в рыбьей шкуре, и она перевернулась.

Землеройки как горох сыпались в снег и терялись в нем. И возле другого капкана из дупла торчали маленькие головки этих крохотных востроносых, словно с хоботками, зверьков. Землеройки беспокойно шевелились, и казалось, что в дупле извивались змеи.

Гераська выбросил рыбью кожу, набитую зверьками, и положил в дупло новый кусок рыбы.

— Теперь кто быстрее — соболь найдет или они все сожрут. Давно такой напасти не было. Их ни один зверь не ест, а они все жрут: хочешь рыбу, хочешь мясо, как теркой стирают. Соболь попадет — и его сожрут, как только в капкане замерзнет.

Неприметные недавно дырочки в снегу, короткие строчки, бороздки следов теперь поневоле обращали на себя внимание. Стали приглядываться и всюду — в распадках, на гривах, у ручьев — встречали их множество. Значит, множество было и землероек.

Гераська издали понял — в капкан попал соболь. Снег вокруг дерева, на котором стоял последний капкан, был темным от мусора. Это заметное издалека пятно на снегу заставляет даже самых степенных промысловиков прибавлять шагу. А Гераська вовсе не был степенным. Он почти побежал, стараясь рассмотреть меж деревьев, цел ли соболь…

Соболь был цел. Он не вырвался из капкана и, главное, его не сожрали носатики, как звал землероек Гераська. На тросике, которым был привязан капкан, соболь повис на суку, и они не смогли до него добраться.

Это была удача. Но вскоре за ней последовала и неприятность. В узком распадке Гераська заметил вдали диких оленей. Они стояли на месте и жались к крутому откосу.

— А я голову ломаю, отчего это заяц не бежал, а с нору пятился… — сказал Гераська. — Видишь, олени в распадок забились? А он поперек ветра, значит, метель заскребет… Только нам ее и не хватало.

К палатке пришли, когда ветер уже подгонял, подталкивал в спину. В небе горело закатное солнце, а внизу метался, все больше разъяряясь, ветер. Белая пелена шевелилась над снегом.