Короли рая - Нелл Ричард

Кейл чувствовал, что это было преувеличением.

– Ни я, ни она даже близко не претендуем на престол – какая кому разница?

– Да, и как раз поэтому это явно брак по любви. Наши вельможи назвали бы тебя околдованным, а меня – дураком. Мы позволяем врагу быть среди нас, и ради чего? Сантиментов? Ради какой иной выгоды?

– Ради мира! Неужели она здесь не поэтому? Ей уже разрешили «быть среди нас».

Король фыркнул.

– Молодая подопечная – не то же самое, что первая жена взрослого принца. Она будет иметь значительно больше влияния. Взамен я мог бы взять другую подопечную, а то и трех – король Капуле плодится как племенной кролик. Но ты прав, она должна скоро покинуть нас и вернуться к своему народу. Мы проведем для нее церемонию через пару недель. Но ваш брак не приведет к миру, он спровоцирует войну – войну, которую с тем же успехом способен развязать наш собственный народ, или это может побудить Капуле убить твоих братьев и тем самым гарантировать, что на трон сядет его собственный внук. – Фарахи выдохнул, наконец глядя сыну в глаза.

– Мне жаль, но на этом всё. Ты отправишься в монастырь, пройдешь там испытания и вернешься мужчиной. Ты еще молод, Кейл. Со временем тебе станет ясно, что похоть капризна и недолговечна, что любовницы мужчины – это слабость, это порок, который следует обуздывать, как и любой другой. Но в скором времени у тебя будет выбор жен из любой точки Островов, я обещаю тебе это, как твой отец и твой король.

С этими словами он взял перо, и Кейл почувствовал, как горит открытое поле его будущего, как захлопывается дверь каземата. Он не верил, что у него будет выбор, что бы ни говорил его отец. Все, что делал этот человек, было для его собственных целей, его собственной выгоды. Наконец-то Кейл это понял.

– Я не пойду, – сказал он, и уверенность в этом неповиновении сияла подобно заре.

– Ты добровольно сделаешь, как я скажу, или тебя поволокут в монастырь на цепях.

Кейл смотрел в глаза отцу и знал: тот никогда не уступит и вряд ли на это способен.

– Тогда приведи своих стражников. Я не пойду.

Фарахи выдержал его взгляд, наконец выдохнув и пробормотав «совсем как его мать».

Кейла подмывало стереть веселье с лица этого человека, но тут позади себя он услышал голос, возможно Эки.

– Очень жаль, мой принц, – прошептал тот, затем огромные ладони почти нежно обхватили его горло, перекрывая дыхание и сильно сжимая.

Он бился и пытался вывернуться, отбрыкиваясь и размахивая руками. Но никуда не попал, ни во что не ударил, будто существовали только ладони слуги. К тому времени, как он попытался оторвать их от себя, в глазах у него потемнело; он споткнулся, задыхаясь, его чистые брюки прошуршали по полу, начищенная кожа ботинок скрипнула, и он упал. Он смотрел, как отец строчит свое письмо: взор отведен, дело закрыто, шлепанцы постукивают под столом. А затем – пустота.

Лето. 422 год Г. Э.

Дала протерла края последнего отхожего ведерка. Что-то всегда налипало или застревало, и приходилось отмывать посудину водой из колодца. Дале не разрешалось чистить ведра в помещении, поэтому она, как и другие девочки, волокла их к мусорной канаве – по одному в каждой руке – и оттирала там. По преимуществу отчистив грязь, девушка выливала смрадную воду и начинала вновь, со свежей тряпкой, но от ведра несло всегда.

– Да забей, идем, – окликнула Джучи, единственная союзница Далы в конклаве. От вони канавы той часто становилось дурно и не терпелось отсюда убраться, но Дала знала: темнота беспокоит ее еще больше.

– Я почти закончила. – Дала провела тряпкой по оставшимся грязным участкам, протирая ведро снаружи. Это была несомненно худшая обязанность воспитанниц, но все-таки немаловажная – Орден придавал значение деталям. Завтра какая-нибудь жрица Гальдры присядет над этим ведром, и ее помощница получит нагоняй, если оно будет пахнуть гнилью или содержать следы отходов. А дальше издевательства усилятся и покатятся комом, дабы в конечном итоге обрушиться на конклав, аки жезл Тэгрина, и раздавить ту, что ниже всех в стае. И этой девушкой будет Дала.

– Я пошла. – Джучи развернулась и потопала прочь, но Дала знала, что из виду ее не потеряет.

Джучи и остальные здешние девицы ничего не делали в одиночку, по отдельности. Они мылись, ели, работали, молились и страдали вместе, и мысль о разлуке всего на пару минут, даже просто чтобы вернуться к себе в койку, была бы чересчур смелой.

Дала выпрямила одеревенелое ноющее тело, моргая в сгущающейся тьме. Она с рассвета была на ногах и прервалась лишь затем, чтобы съесть черствый невкусный хлеб. От вонючего шерстяного платья чесалась кожа, но девушка благодарила богиню, что оно слишком короткое и плохо пригнанное, чтоб волочиться по грязи у ног.

Она увидела, как приближаются золотари – фермеры-навозники со сворами тихих мальчишек, – уставившись на нее, как делали всегда, стоило ей задержаться слишком долго. Эти мужчины, помимо других отвратных работ, выгребали столичное дерьмо из канав и ям и отвозили его на поля – и звались «ночными людьми», так как работали по закону лишь в это время суток. Дала кивнула им, как всегда, и к этому моменту они достаточно оправились от изумления, чтоб склонить головы в ответ.

Само собой, по ее платью они узнали в ней Гальдрийскую воспитанницу. Что еще они думали о ней и о том, что она тут делает, ей было неведомо. Большинство мужчин – по крайней мере, со слов других девочек – верили, что у жриц вообще не бывает испражнений, и Дала предполагала, именно для поддержания этой иллюзии сортиры жриц опорожняли воспитанницы.

Она подобрала почти безукоризненно чистые ведра и направилась к конклаву; Джучи переминалась с ноги на ногу, затем побежала рядом.

– Тебе не стоит даже смотреть на это отребье, – сказала она. – Ради всего святого, они в одном шаге от внезаконников.

Дала не ответила, гадая, кто бы удобрял песчаные поля и чистил самые грязные закоулки города, если б не это «отребье».

– Все остальные уже будут в постелях, – заныла Джучи, – а утром придет жрица, чтобы осмотреть кольцо.

Кольцом девочки, по известным причинам, называли свое маленькое подворье: домики, полные кроватей и ящиков, построенные на небольшом холме, окруженном дорогой из щебенки, опоясывали центральную лужайку.

Дала закрыла глаза. Совсем забыла!

– Хрен Имлера, – выругалась она и, когда ее подруга ахнула, напомнила себе, как изнеженны и чопорны ее соученицы. – Мне придется рано встать, – сказала она, больше самой себе, – выстирать парадное платье и заправить постель до солнца. Ты должна была сказать мне раньше.

Товарка выглядела обиженной и открыла рот, чтобы выразить недовольство, но Дала перебила – как всегда раздраженная тем, что приходится быть такой мягкой:

– Прости, это не твоя вина.

Они шли вдвоем по небольшой дороге через Гальдрийское селение. Орхус – столица мира – был вообще-то совокупностью двадцати городов, каждым из которых управлял собственный вождь, а в центре стоял главный Гальдрийский храм. От ветра у Джучи застучали зубы, и она обхватила себя руками, чтобы согреться, но такая девочка с Юга, как Дала, не зябла никогда.

Она часто спала, накрыв мехом только ноги, и все равно иногда сбрасывала его ночью, хотя анклав и все дома здесь, на Севере, соответствовали более умеренному климату. Окна здесь были не какой-то девчачьей блажью, а нормой – и снаружи не подстерегали чудовища горного бога. Женщины носили платья без рукавов, даже укороченные юбки, открывающие ноги, а мужчины летом работали полуголыми.

Снова явились образы напряженных юношей с мышцами, вздувшимися на загорелых блестящих спинах, как обычно пробуждая в Дале непрошеные чувства. Она видела мир уже шестнадцать лет – по крайней мере на два года больше возраста, в котором женщины у нее дома выбирали пару и рожали детей – но оставалась девственницей. И полагала, что из-за той жизни, которую выбрала теперь, она всегда будет девственницей. Но другие девушки в кругу – по крайней мере, если спросить их – не были.