Плоды зимы - Бернар Клавель

Тогда отец перестал разматывать клубок воспоминаний и снова вернулся к действительности. Соседи обсуждали вопрос о национализации угольных шахт на севере страны. Он немного послушал, потом поднял руку и спросил:

— Знаете, что она мне сказала?

Все умолкли и посмотрели на него; еще тише и медленнее он повторил:

— Знаете, что она мне сказала, стоя на пороге?

Он сделал короткую паузу, но вовсе не потому, что ждал ответа.

— Так вот, она сказала: «Накину пальто. И пойду укреплю мешки. У меня еще хватит времени до ухода на работу».

Его слова ни на кого не произвели впечатления. Соседи переглянулись и покачали головой. А Поль сказал:

— Ну да, ты нам уже говорил: она вышла из дому, чтобы подвязать артишоки.

Отец повысил голос:

— Я вовсе не о том. Но я все никак не мог вспомнить ее последние слова. А теперь вспомнил. Она сказала: «До ухода на работу».

Поль пожал плечами.

— Шел бы ты спать, — сказал он. — Ты устал.

— Да, я устал… «Работа»… Вот ее последнее слово, понимаешь… Последнее…

Отец поднялся. Соседи последовали его примеру, сказав, что, раз они не нужны, они не станут дольше засиживаться.

Когда посторонние ушли, отец направился в столовую и закрыл за собой дверь. Впервые после смерти матери он остался с ней наедине. В комнате было очень холодно, однако, несмотря на открытое окно, в ней уже отчетливо чувствовался запах тления. Отец подошел к кровати. Свеча догорала, пламя ее колебалось от дуновения воздуха, проникавшего сквозь щели ставен. Старик прошептал:

— Бедная ты моя… Вот к тебе и пришла зима… А перед тем, как уйти навсегда, ты говорила о работе… А потом наступил конец. — Он уже давно отвык молиться и только прибавил: — Господи, если есть рай, то ее место там… Ведь в церковь-то она не ходила только из-за работы.

Отец несколько раз повторил это слово. Потом, чувствуя, как его пробирает холод, окропил покойницу святой водой и тихо вышел.

59

Кровать, на которой умерла мать, так и осталась неприбранной. На ней лежали только матрас да перина, перекинутая через железную перекладину изножья. Стоявшая рядом кровать была приготовлена для отца, на ней были чистые простыни и подушка.

Старик поставил коптилку на ореховую крышку старинного ларя, стоявшую возле кровати, потом подошел к печке. Открыл дверцу, помешал кочергой жар и подкинул толстое полено. Ветер немного утих, и отец подумал, что снег теперь пойдет гуще. К утру, должно быть, все крыльцо заметет, а вот матери уже нет, и некому теперь очистить ступеньки и посыпать их золой. Да, ее уже нет, и некому будет сходить в сарай за дровами и за водой к колодцу. Ее уж нет, и она никогда больше не будет ничем заниматься. Ни стряпней, ни покупками, ничем. Конечно, пока мать не похоронят, найдется кому все это делать, но, как только она навечно покинет дом, в нем воцарится страшная пустота. Весь день была такая сутолока, что у отца совсем не было времени об этом подумать. И вот теперь, когда он остался один в их спальне, эти мысли нахлынули на него. О какой бы стороне своей жизни отец ни думал, всюду он видел зияющую пустоту. С уходом матери жизнь станет невыносимой. И как быстро она ушла! Взяла да и ушла, еще такая сильная, такая работящая. Ведь последнее ее слово тоже было о работе. Работа занимала столько места в их общей жизни, и, в сущности, вполне естественно, что мать умерла именно так. Только случилось это слишком рано. По ее годам она бы должна была проводить его в могилу. Если бы она его пережила, ей бы не так трудно, как ему, было приспособиться к одинокому существованию.

Она оставила его одного, а он даже не знает, есть ли у них деньги. Ведь она вела весь дом. У них были ценные бумаги, сберегательная книжка. В ящике буфета, в столовой, должны были лежать деньги, которые они выручили от продажи фруктов, и те, что она заработала в детском саду. Похороны, конечно, дорого обойдутся.

Отец медленно разделся. Когда он лег в постель, его ноги сразу заледенели от холодной сырости простынь. Да, это тоже была ее забота: она приносила грелку в постель и три-четыре раза передвигала ее с места на место, пока он не ляжет. А в этот вечер никто не позаботился согреть постель, и, хотя печка топилась, отец долго не мог согреться.

Обычно он гасил коптилку, перед тем как лечь спать. Но в этот вечер он долго не решался ее погасить. Пристально глядел на потолок, где плясали отблески колеблющегося огонька.

И все твердил себе, что жена умерла.

Она оставила его совсем одного, и от забот голова у него шла кругом. Для нее теперь уже все хлопоты окончены. Пока она еще в своем доме, но уже внизу, в холодной столовой, куда в обычные дни входили только затем, чтобы достать что-нибудь из буфета.

Теперь оттуда вынесли стол и мать положили посреди комнаты, на кровати Жюльена. Ее окостеневшее тело уже сковал смертный холод.

Отец повернулся на бок и поджал ноги. Ему неприятно было лежать вытянувшись, как будто он покойник. Он чувствовал, что его одолевает усталость, подкрадывается сон. Он приподнялся на локте, задул коптилку и опять лег на бок.

Он думал о жене, думал он также и об этом старом высохшем мертвеце, которого Жюльен принес сюда в тот вечер и который до сих пор лежит в сарае на чердаке.

Лицо у матери было еще человеческим лицом, но, в сущности, она уже мало чем отличалась от этого мертвеца.

Она лежала внизу, в столовой, и отец подумал, что и его, верно, положат там же в тот или иной день, когда он кончит тянуть свою лямку.

60

Когда на следующее утро отец сошел вниз, в кухне была только Мишлина. Она подогрела кофе и молоко.

— Поль ушел, — сказала она. — Сами понимаете, дела. Надо проверить, как идет погрузка машин. Два шофера выезжают в рейс сегодня утром, а один должен был вернуться из Бреса вчера вечером.

— Понятно. Знаю, жизнь не остановится от того, что моя бедная жена скончалась.

Солнце уже, должно быть, взошло, но ставни были еще прикрыты, и горела керосиновая лампа.

— Сейчас открою ставни, — сказал отец.

— Снег шел всю ночь. И сейчас идет.

Отец раскрыл ставни. В саду было белым-бело. Испанские артишоки походили на кое-как слепленные снежные бабы. Ветер замел снегом стебли и листья и те мешки, которые не сумел сорвать. Теперь ветер стих. Небо нависло совсем низко, и редкие хлопья, кружась, падали на землю. Такой легкий снег бывает только при сильном морозе.

— Я сейчас тоже пойду, мне надо привести себя в порядок и переодеться, — сказала Мишлина. — И пришлю сюда нашего рассыльного, пусть он подметет крыльцо и расчистит центральную дорожку, а то, когда начнут приходить люди, в кухне будет просто потоп.

Она говорила быстро, и в голосе ее слышалось раздражение.

— Я вам причиняю столько хлопот, — сказал отец.

Его слова, казалось, удивили невестку. Она замялась, потом ответила:

— Те, кто уходит из жизни, обретают покой. А все хлопоты достаются живым.

Отец сел за стол, и Мишлина подала ему кофе с молоком. Он накрошил хлеба в чашку, потом, заметив, что невестка надевает пальто, сказал:

— Надо заплатить доктору. Вчера у меня голова шла кругом, и я не подумал об этом.

— Позднее сочтемся. Поль расплатился с ним вечером, когда ходил к нему за свидетельством о смерти. Не беспокойтесь. — Уже подходя к двери, Мишлина спросила: — Деньги-то у вас хоть есть? Они, правда, вам не понадобятся, но все же немножко нужно иметь при себе.

— Деньги должны быть у нее в кошельке. И в буфете, в столовой, тоже. Я посмотрю.

Переступая порог, Мишлина сказала:

— Когда придет рассыльный, скажите, чтобы он натаскал дров.

Она ушла, и отец принялся за еду. Кофе был не такой вкусный, как тот, что варила мать. Старик медленно съел намоченный хлеб, но кофе допил с трудом. Покончив с едой, он свернул сигаретку и собрался уже закурить, но спохватился. Положил сигарету на край стола и пошел в столовую. Там горела новая свеча. Щеки матери запали еще больше, лоб у нее блестел, как будто был покрыт инеем.

— Бедная ты моя, — прошептал отец. — Здесь у тебя не тепло… Скверно умирать зимой.

В столовой он пробыл недолго. Трудно было выносить холод и запах тления. Старик потянул на себя верхний ящик буфета и вытащил его из гнезда. Поставил ящик на кухонный стол и прикрыл дверь в столовую.

Управившись со всем этим, он закурил и с минуту смотрел на ящик, в котором в беспорядке лежали бумаги. Он ничего не смыслил во всех этих бумагах и не решался до них дотронуться. Должно быть, Поль тут все перерыл, когда искал документы и адрес Жюльена. Надо все-таки посмотреть, сколько денег оставила мать, ведь похороны обойдутся недешево.

Отец достал из ящика старые почтовые календари, какие-то документы, тетрадь с рецептами разных блюд, несколько записных книжек в синей обложке, куда мать уже много лет записывала все, что продавала: кроликов, овощи, фрукты. Была здесь и записная книжка с адресами — отцу трудно было их разбирать. Он отложил ее в сторону, подумав, что она пригодится, когда надо будет рассылать извещения о похоронах. Да, предстоит еще разослать извещения, впрочем, Поль, наверное, уже об этом позаботился. Все это делается через похоронное бюро. Потом ему попалась толстая связка писем — почти все они были от Жюльена. Бумажник лежал на самом дне ящика. Большой бумажник из желтой негнущейся кожи с широкой коричневой застежкой, которая громко щелкала, когда его раскрывали. Бумажник не был закрыт. Отец часто видел, как жена прятала туда деньги или доставала их оттуда, когда надо было, к примеру, расплачиваться за дрова или за бочонок вина.