Никто не выйдет отсюда живым - Хопкинс Джерри

Первые десять страниц объясняли “современные общественные отношения и социальные стандарты, так, как их видел Макс (и Джим): “Молодёжь (и большая часть взрослого населения) восстала против “надводного” лицемерия, фальши и “только для белых” и “подводной” гнилости нашего общества. Фальшивые, эфемерные викторианские идеи разочаровывают в мире знания, научного развития и образования…”

Макс приводил в качестве прецедентов судебные дела, касающиеся фильмов “Я любопытный трусливый ” и “Полуночный ковбой” и ссылался на “Тропик Рака” Генри Миллера как на картины Гогена, Пикассо и Микеланджело. Много страниц было посвящено доказательству того, что Первая и Четырнадцатая поправки защищали театральные спектакли, и самоэто дело показывало лишь исторический “страх перед политическими возможностями театра”. Были упомянуты и постановления Верховного Суда США, защищающие свободу слова. Наконец, Макс оспаривал каждое обвинение в отдельности, доказывая, что все они в той или иной степени нарушают Первую, Восьмую или Четырнадцатую поправки, были “неконституционно не ясными или не подкреплёнными фактами”. Из четырёх законов, которые, как утверждалось в деле, были нарушены Джимом, самый свежий вступил в силу в 1918-м году.

6 апреля Джим вернулся в Фоникс вместе с Максом, очевидно, чтобы выслушать приговор по раздутым обвинениям в нарушении закона. Макс заявил в суде, что стюардесса по имени Шерри допустила ошибку и хочет изменить показания; тогда судья отложил вынесение приговора и назначил новое судебное заседание на более поздний срок в течение месяца.

7го Джиму доставили первые экземпляры его книги из “Simon and Schuster”. Джим держал в руках тонкий томик и восхищался им. Книга называлась “The Lords и Новые творения” с подзаголовком “Стихи”. Джиму не понравилось, как было обозначено его имя. Он просил написать – Джеймс Дуглас Моррисон, а написали Джим Моррисон. На обложке напечатали две фотографии “молодого льва”, упоминали пыльный пиджак в его рок-карьере и называли его публику “kids” – всё это ему не нравилось. Пыльный пиджак не имел к этому никакого отношения, но зато был самым неглубоким местом в поэзии Джима. В аннотации значилось: “ Он видит современную Америку и говорит о ней – о городах, наркотиках, кино, погоне за деньгами, старых, навязших в зубах идеях и новой свободе в любви…”

Джим отправил в Нью-Йорк, своему редактору, телеграмму, которая начиналась так: “ Спасибо вам и “Simon and Schuster”, книга далеко превзошла мои ожидания”. А Майклу МакКлюру он сказал: “Меня впервые не надули”. Майкл клянётся, что на глазах у Джима были слёзы.

На следующий день Бэйб Хилл, после попойки с Джимом в “Phone Booth”, вывалился на ходу из машины и сломал два шейных позвонка, а ещё через день Джим пьяным выступал на сцене в Бостоне.

Концерт затягивался, и в два часа ночи управляющий залом решил отключить аппарат. Странно, но микрофон Джима всё ещё работал.

Джим закрыл глаза. Затем вытащил из стойки тонкий блестящий микрофон и внятно произнёс: “Х…сосы”.

Рэй выскочил вперёд. Произошло то, чего боялись он и все остальные. Одной рукой он крепко зажал рот Джиму, а другой поднял его и вынес со сцены как статую.

Публика требовала ещё музыки.

Через какое-то мгновенье Джим вырвался от Рэя и вновь появился на сцене. Пошатываясь, он шёл к краю сцены и кричал:

Все вместе мы бы смогли это сделать и немного повеселиться… потому что они победят, если вы им позволите!

К тому времени, как на следующий день Джим проснулся, был уже отменён вечерний концерт в Солт Лэйк Сити. Управляющий залом из Солт Лэйк Сити был в числе зрителей в Бостоне, и ему не понравилось увиденное там.

Продолжалась паранойя Майами. Почти на каждом выступлении все управляющие залов просили Винса убрать звук, если Джим скажет что-нибудь “спорное”. Каждый день “Doors” не могли быть уверены, что их ближайший концерт не отменится в последнюю минуту.

Инцидент в Майами касался всех. К концертным контрактам других групп добавлялись статьи и пункты против непристойностей, или же заранее требовались обязательство чеком, которое не возвращалось, если во время пребывания на сцене будут какие-нибудь “незаконные, непристойные, неприличные, распутные или аморальные высказывания”.

17 и 18 апреля “Doors” играли на огромной площадке в Гонолулу. Затем для “Doors” начались короткие каникулы, а Джим с Сиддонзом снова вылетели в Фоникс, чтобы встретиться с Максом Финком и стюардессой Шерри. Она изменила показания от 20-го числа с точностью до наоборот, и отпало последнее обвинение против Джима.

В сентябре прошлого года Джим начал переписываться и созваниваться с редактором и критиком из Нью-Йорка Патрицией Кеннели, в марте и апреле они вновь стали общаться, когда в своём журнале “Jazz amp; Pop” она рецензировала книгу его стихов, он прислал ей телеграмму с выражением благодарности.

Патриция была посвящённой и практикующей колдуньей, высокой жрицей шабаша ведьм это восхищало Джима – и на другой день после получения телеграммы она приехала в Филадельфию для встречи с другими колдуньями. В тот же день в Филадельфии играли “Doors”, и она сходила в “Spectrum” на их концерт, где за кулисами коротко переговорила с Джимом. Он сказал ей, что на следующий день группа будет играть в Питтсбурге, а после этого он поедет в Нью-Йорк. Там Джим пол-недели провёл с Памелой в “Navarro Hotel” и пол -недели – с Патрицией в её маленькой квартирке.

С Памелой и Биллом Биласко, который всё ещё следовал за Джимом в загородных поездках, Джим прошёл по магазинам Пятой Авеню и пообедал в “Luchow’s” и “Mamma Leone’s” известных ресторанах шоубизнеса. С Патрицией он ходил в “Fillmore Eаst” на концерт “Jefferson Airplane”, сидя в будке освещения вместе с Алленом Гинсбергом.

К этому времени Грэйс Слик придумала новое оскорбление, чтобы прерывать выступающих. Из зала кричали:

Спой “Белого кролика”, Грэйси!

О, сегодня я вижу здесь Джима Моррисона, – с насмешкой сказала Грэйс.

Спасибо, Грэйс, – проворчал Джим, не собираясь продолжать разговор. Ему пришлось присутствовать с самого начала, а потом он говорил Патриции, что, с его точки зрения, “Airplane” “был самой скучной командой, которую я слышал в своей жизни. Всё в накат, все играют громко, насколько могут, и никто не предстаёт в выгодном для себя свете. Нет необходимого взаимодействия, которое есть в моей группе”.

В конце мая появилась ещё одна негативная статья о группе – в “Amusement Business”, в журнале, весьма популярном среди организаторов концертов и управляющих залами. Публикация перечисляла все “подвиги” “Doors” со времени ареста за непристойность в НьюХэйвене, и теперь на первой полосе был заголовок: “Джим Моррисон и “Doors” вновь вызвали раздражение менеджеров – устроителей концертов”. Журнал цитировал менеджера детройтского “Cobo Hall”, в котором играли “Doors”, сказавшего, что группа “буквально захватила здание, и в результате была немедленно запрещена”. И группа, и фаны сочли концерт того вечера весьма необычным.

Джиму, кажется, удалось избежать надвигающегося “нервного срыва”. Он производил на людей впечатление равнодушного, расслабленного. На последней неделе мая они с Бэйбом поехали на премьеру новой пьесы, и с несколькими группами подпевок он пел в топлессклубах на Норт-Бич. Затем на несколько дней он уехал в Ванкувер, где бродил по городу с Айхором Тодоруком, художником и редактором канадского поп-журнала, который месяцем раньше устроил “Jim Morrison Film Festival”. ТодорукуДжим без конца говорил о Париже, о том, что он хочет поехать туда, как только сможет привести в порядок всё, что должно быть приведено в порядок.

После провального концерта в Ванкувере и “среднего” в Сиэттле расписание Джима составляли уже не выступления, а судебные заседания. Суд в Майами был назначен на август, и адвокаты Джима делали последние попытки его отсрочить. 9 июня они направили ходатайство в федеральный суд, чтобы прекратить дело на основании того, что три обвинения, предъявленные Джиму, были очень неопределённы и наказывали поведение, которое не подпадало под юрисдикцию полиции. Ходатайство было отклонено, и через три дня адвокаты обратились в другой суд Майами, требуя рассмотрения дела в суде присяжных.