Ведьмина звезда. Книга 2: Дракон Памяти - Елизавета Дворецкая
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Что-то мне совсем не нравится наш конунг! – бормотал рядом с Хагиром Яльгейр Одноухий. – Хоть он и сын Стюрмира, но…
– Никакой сын великана не принесет столько вреда, сколько этот сын Стюрмира! – злобно шипел с другой стороны Брюнгард сын Брюньольва.
Он происходил из рода Хейнингов, которые не один век жили на Остром мысу по соседству с Лейрингами и мало уступали им в знатности. Подростком Брюнгард присутствовал в святилище Стоячие Камни в тот самый вечер, когда пророчество древних великанов пообещало Квиттингу конунга-мстителя – Бергвида. Теперь же Брюнгард смотрел на конунга с ненавистью.
– Этот пьяный урод только позорит нас перед людьми! – возмущался он. – Мой отец погиб вместе с его отцом, но он гордился своим конунгом! А как я пойду с этим… Чтоб его тролли задавили вместе с его мамашей! Это она во всем виновата, чтоб в Хель на ней дрова возили и поленом погоняли! Дрянь! – В запале Брюнгард даже не помнил, что обращается к родичу этой женщины – так жгли его душу рассказы матери о давних событиях, положивших начало Великанской зиме нынешних бед. – Это она поссорила Стюрмира конунга с его старшим сыном! Это она погубила Вильмунда, из-за нее он попал в руки фьяллей! А уж получив в жертву конунгова сына, Один, понятное дело, стал все победы отдавать фьяллям. Она, Далла, сеяла раздор, из-за нее и Фрейвид Огниво был убит! Если бы не она, наши разбили бы козлиноголовых еще тогда, восемнадцать лет назад! Или потом, когда Ингвид Синеглазый…
– Перестань! – с досадой одернул его Хагир. – Нечего валить все на нее одну! Все остальные тоже были хороши! Куда же они смотрели? Или все были дураки, что позволяли ей вертеть собой? И Стюрмир, и Фрейвид, и все прочие? Твой отец, мой отец? И они тоже дураки безвольные?
– Ах, прости! – ядовито спохватился Брюнгард. – Я и забыл, что она сестра твоего отца. Можешь вызвать меня на поединок. И зарубим друг друга, последний из Лейрингов и последний из Хейнингов! И пусть нас похоронят вместе. Только этого тут и не хватает для полной красоты!
Хагир промолчал, и Брюнгард продолжал с той же горячностью:
– А теперь ее выродок позорит нас! Сын Стюрмира! Какого тролля она нашла у себя под кроватью и приняла за Стюрмира? Стюрмир хотя бы делал дело, хоть и не с того конца! А этот только пьянствует, да хвастается, что его избрали боги, да любуется оружием тех колдунов. Его послушать, так мы все должны умереть от счастья, что его в жизни повстречали! Из-за него мы никогда не соберем толкового войска, а кого соберем, те разбегутся! Лучше бы уж конунгом назвался кто-нибудь другой!
– Вот и я говорю! – Яльгейр ткнул Хагира в плечо. – Слушай! А давай мы тебя провозгласим конунгом! Ты родом не хуже его! А заслуг у тебя больше! А? Соберем тинг…
– Не надо! – Хагир резко мотнул головой. – Сейчас не время менять конунга. Уж если мы его признали, мы должны идти за ним до конца. А если менять конунгов перед каждой битвой, то мы все в конунгах перебываем, а дело не сдвинется!
– Правильно! Хе-хе! – оживленно подхватил Вебранд и в знак одобрения хлопнул Хагира по колену. – Пусть щенок моей вороны сам за все отвечает! Мы с тобой сделаем свое дело – отомстим за своих! А его разобьют, и он опозорится, туда ему и дорога!
Хагир молчал. Все говорят одно и то же. Слово «разобьют» висит в воздухе. Все здесь такие же, как он, пришли исполнить свой долг, чтобы не было стыдно. А в победу никто не верит. Ни один человек. Кто не говорит об этом вслух, тот думает про себя. Твоя жажда деятельности, как говорил Вигмар Лисица, есть то же тщеславие – желание нравиться самому себе. Чтоб ты сдох…
С трудом пролезая между орущими, пьющими и лежащими, Хагир выбрался из-за стола и вышел из гридницы. Ему хотелось на воздух.
Был вечер, небо потемнело, хотя настоящей тьмы в «высокий месяц»[15] не бывает.
Солнце с месяцем вместе на небе стоялоИ касалось десницею края небес.Не знало оно, где чертог его в небе,И месяц не знал, что за мощь он имеет;И звезды не ведали, где их пути…[16]
И сам он – как то солнце, не знающее своего места в мироздании, и остальные – такие же… Только вот где те святые властители, что соберут свой совет и всем определят места и дела?
Сзади скрипнула дверь, кто-то вышел. Шагов не было слышно. Кто-то тихо остановился позади него, потом прикоснулся к его плечу. Хагир медленно повернул голову и увидел светло-рыжие волосы, ровный пробор, белый лоб и зеленоватые глаза Гуннфриды дочери Гуннвида.
– Куда ты ушел? – тихо спросила она. – Он там буянит, как берсерк, а все только гогочут. Твой гранн веселится, а Гримкель любуется дорогим племянником. Он что, правда верит, что это великий герой?
– Люди верят. – Хагир уклончиво двинул бровями. – А ты разве нет?
Гуннфрида прижалась к нему сбоку и крепко обняла его руку выше локтя.
– Я не дура, – шепнула она. – Я знаю, на кого здесь стоит смотреть.
– Я не конунг, – не шевелясь, ответил Хагир. Он казался себе старым, некрасивым, усталым и равнодушным.
– Он тоже. Он занял чужое место.
– Нет. Его обещало пророчество в Стоячих Камнях.
– Это я слышала. Ты сам-то слышал это пророчество? Дерево мести… Всходы, политые кровью на пашне мечей… Что-то такое. Гадость, в общем. Ничего хорошего. Зачем нам все это? Зачем тебе все это?
Гуннфрида положила руки на грудь Хагиру и потянулась, стараясь заглянуть ему в глаза. Во взгляде ее таилось ожидание и подавляемая тоска. Хагиру вдруг стало жаль ее: она, юная, красивая, умная девушка, никогда не державшая в руках оружия, на деле такая же пленница этой проклятой войны, как и он сам. Но он хотя бы из детства помнит мирный и сильный Квиттинг, а Гуннфрида родилась в побежденном племени, война старше ее, и каждый ее вздох был отравлен войной. А в чем она виновата?
Хагир обнял ее, и она торопливо, как будто ловила что-то убегающее, обвила руками его шею и прижалась к нему крепче.
– Зачем тебе это? – сбивчиво шептала она, и Хагир чувствовал, как сильно и часто у нее бьется сердце. – Зачем тебе этот конунг, это войско, вся эта дрянь! Бросай его и перебирайся к нам! Будешь у нас сидеть в дружине на почетном месте, лучше чем у твоего старого Стормунда! У нас усадьба, скотина, люди нас уважают! Пусть этот тролль сам разбирается со своей глупой спесью, со своей матерью-рабыней, со своим дядей-придурком, со своим троллем-воспитателем, со всеми этими болванами, которым надоело жить! Хочешь, я выйду за тебя замуж? Мне не нужно никого больше, я же вижу, что ты один тут – достойный человек! Пойдем с нами!
– Я не могу. – Хагир коротко качнул головой. – Я все это затеял. Я втравил Квиттинг в новую драку, я вытащил Бергвида из свинарника. Чтоб я сдох, но я это сделал почти своими руками. Я очень этого хотел. И теперь я не уйду, пока все не кончится.
– А когда это кончится? Собрать войско и разом покончить со всем – не выйдет. Мой отец говорит, что нет сил, что не время, что ничего не получится! Верь ему, он умный человек! А без войска что это за дело? Вы будете ловить фьялльские корабли, потом Торбранд Тролль пришлет людей изловить вас! Рано или поздно вы попадетесь. Тебя же убьют! Глупый, ты что, не понимаешь? – Гуннфрида говорила злобно и в то же время казалась несчастной, слезы звенели у нее в голосе и блестели в глазах. – Я вижу! Моя мать отличала людей, которым скоро умереть! И я отличаю! Если ты пойдешь туда, тебя убьют! Я не хочу, чтобы тебя убили! Ты сильный, ты можешь жить… Ты поможешь нам, а мы – тебе. Мы выживем вместе. А иначе и мы погибнем, и ты… Кто тогда останется? Этот пьяный тролль? Ты что, не хочешь жить?
Хагир пожал плечами. Он не знал, что сказать. Ни звание конунга, ни любовь достойной девушки его сейчас не привлекали; он сам себе казался мертвецом, у которого нет ни желаний, ни чувств.
Гуннфрида потянулась к его лицу и поцеловала его, как будто хотела переубедить, поцелуями разбудить в нем уснувшую любовь к жизни. А в его памяти встала Хлейна. Все как тогда, в роще Бальдра. Почему-то все остальные женщины рядом с ней казались ненастоящими, и сейчас Хагиру мерещилось, что это Хлейна опять целует его, и теперь он вовсе не хотел твердить ей о какой-то мести, о долге перед родом… Только ради нее и стоит жить, только к ней и стоит стремиться… Не открывая глаз, Хагир обнимал Гуннфриду, невольно стремясь найти утешение в близости хоть одного живого существа, и ему казалось, что он просит прощения у самой Фрейи за свою прежнюю самолюбивую глупость. И тяжесть в душе растаяла, как будто богиня сжалилась, совершила чудо и превратила чужую девушку в его объятиях в ту, которая единственная была нужна ему…
В сенях за дверью затопали шаги, дверь коротко скрипнула, потом распахнулась, и пьяный голос заорал:
Ярко цветет шиповникЛетом на ветках зеленых!
Гуннфрида вздрогнула, вырвалась из рук Хагира и спряталась к нему за спину. Он поднял голову: на пороге стоял Вебранд, упираясь ладонями в оба косяка и изображая собой некую живую дверь. Кто-то толкал его в спину, норовя выставить во двор и пройти, а он увлеченно пел:
