Ведьмина звезда. Книга 2: Дракон Памяти - Елизавета Дворецкая

Слава наследника Стюрмира понемногу ширилась. Особенно горячо его поддерживал Гримкель Черная Борода, который, прослышав о появлении потерянного племянника, явился к нему и твердо верил в его скорое торжество. Хагиру Гримкель, воплощавший прежние поражения и унижения Квиттинга, был противен, и он не уезжал от них только потому, что решительно не знал, куда ему деваться. Гримкель устроил тинг войска и провозгласил-таки племянника конунгом квиттов, но у Хагира это не вызвало уже ничего – ни радости, как могло быть год назад, ни негодования, как могло быть еще в начале весны – одно безразличие. Конунг, не конунг – от названия суть не меняется.

Собрать настоящего войска так и не удалось. К Бергвиду пристали кое-какие люди: иной раз молодые хёльды с дружинами, иной раз просто бродяги, даже, как подозревал Хагир, беглые рабы и объявленные вне закона преступники. Сам он предпочел бы не иметь с ними дела, но Бергвид рассудил иначе. «Эти люди – квитты, а значит, это наши люди! – высокопарно, хотя и не слишком внятно высказался он. – Я принимаю всех, кто хочет идти со мной! Каждый из них увеличит нашу силу и приблизит нашу победу! Пусть все квитты знают – их конунг не отвергнет никого!»

«А иначе пришлось бы отвергнуть его самого, ведь он – беглый раб, что ни говори! – посмеивался Вебранд и утешающе хлопал Хагира по плечу. – Плюнь на него! Когда-нибудь он и сам поймет, что не из всякой палки можно сделать копье. Пусть учится! Он ведь из тех дураков, которые не умнеют от чужих советов!»

Свою пострадавшую дружину Вебранд давно уже мог считать отомщенной, но не спешил покидать квиттов: такая жизнь была как раз по нему.

В усадьбе Сосновый Пригорок, где славный воитель отдыхал и набирался сил для новых свершений, Хагиру было скучно, тоскливо, душно. Хотелось к морю, где свежий ветер, простор. Волны катятся, и оттого кажется, что и сам ты движешься куда-то. У всякой дороги есть какая-то цель. А здесь – унылая длинная долина, пологие горы, поросшие сосняком, овечьи стада… Чтоб тролли так жили! Даже расцвет лета, близкие праздники Высокого Солнца не утешали: в таком настроении не будешь плясать у костра. Хагиру не сиделось на месте, неподвижность давила и душила, и он целыми днями бродил по округе; на ходу ему было легче, но от беспрерывных хождений только усиливалось чувство бесцельности и бесполезности даже не его нынешней жизни, а жизни вообще. Почему именно сейчас, когда он занят именно тем, что с детства считал настоящим делом, его и мучает чувство пустоты, которого не было никогда раньше?

Год назад они со Стормундом Ершистым уже находились в походе. В том самом походе, который Стормунд закончил в усадьбе Ревущая Сосна. Подумать только! Прошел год, всего год или целый год, не знаешь, как и сказать. В двадцать семь лет годы идут уже довольно быстро, но в этот год уместилось столько разных событий, что он тянулся как все десять. И себя самого Хагир ощущал повзрослевшим – или уже постаревшим? – значительно больше, чем на год. И чему послужил этот год: злу или благу?

Вопрос впору задавать самому Одину. Хагир остановился и по новой привычке слегка погладил царапину на лице, оставшуюся от последней встречи с фьяллями. Те шли сразу на трех кораблях, но все три теперь поменяли хозяев и служат квиттам. Все фьялли перебиты. Правда, сам Хагир чуть не остался без глаза, но отделался царапиной. Дагейда помогла? Бергвид конунг любит повторять, что ему помогают и боги, и темные силы Медного Леса. Без последних Хагир предпочел бы обойтись, даже если придется остаться без глаза. У Повелителя Битв один глаз, и ничего…

А мысль о Дагейде привела за собой мысль о Хлейне. Между ними не было ничего общего, кроме разве того, что Дагейда внешне напоминала женщину. Но большого сходства и не требовалось. Хагир вспоминал о Хлейне так часто, что эти воспоминания сливались в сплошное ощущение ее живого близкого присутствия. Он вспоминал ее, когда видел мелкую мягкую волну на чистом песке. Когда легкое белое облачко поблескивало на голубом небе. Когда звездочка земляничного цветка белела в траве возле серых каменных выступов. Когда в очаге горел огонь, когда служанка расчесывала волосы, когда рука его сжимала древко копья из остролиста, к которому когда-то прикасались ее руки…

Ему было просто не о чем больше подумать: все прочее, что он считал в своей жизни важным, теперь казалось утратившим смысл. В войну ради мести он уже не верил: такой вождь, как Бергвид Черный, не даст Квиттингу ничего хорошего. Вместо войска тот собрал вокруг себя толпу разбойников и теперь грабит корабли, притом не только фьялльские. Хагиру было противно здесь оставаться, но он не знал, куда идти; его не пускало чувство, что он сам все это затеял. Ведь это он так хотел, чтобы у квиттов появился конунг и повел их в битвы; сколько сил он потратил, чтобы поднять людей… Чем же он теперь недоволен? Поднялись не те? Других нет и взять негде. Иногда нынешняя жизнь казалась Хагиру тем тяжелым, душным сном, когда надо бежать, а ты не можешь двинуться. Он погружался в этот сон все глубже и не знал, где дорога назад, к настоящей жизни.

И в той, настоящей жизни осталась Хлейна. Пусть она будет счастлива. Хагир внушал себе, что она счастлива и спокойна теперь, и отдыхал на мыслях о ее счастье. Жизнь ее с Фримодом ярлом сложится лучше, чем сложилась бы с ним, у нее всегда будет мирный богатый дом, уважение соседей, безопасность для детей… Разве она не достойна этого счастья? «Моя судьба – счастливая, я знаю! – говорила она ему в тот день, в роще Бальдра, и тогда она сама казалась Хагиру священным сосудом, в котором заключено все счастье мира. – Насчет себя я никогда не ошибаюсь». Хагир хотел радоваться ее счастью и радовался, но эта радость вела за собой тоску от того, что она счастлива без него. Дороги к ней не было, а без нее ему не бывать счастливым, даже если весь Фьялленланд завтра встанет на колени и в слезах запросит прощения…

Между камней бежала прозрачная речка, расширялась, превращалась в небольшое озеро. На берегу сидело несколько человек местных жителей – Хагир видел их на пирах в Сосновом Пригорке. Горел костер, над огнем висел железный котел, тянуло запахом вареной рыбы, поблизости сохли сети и стояли рыбные корзины.

– Понятно, кто же будет спорить? – доносились от костра неспешные голоса. Рыбаки и бонды обсуждали ратные дела, о которых столько слышали в последнее время. – Лучше летом воевать, понятное дело. Тепло! – Плотный бородач лет пятидесяти поднял голову и с удовольствием оглядел ясный теплый небосклон. – Как говорится, летом дом под каждым кустом! Не то что зимой!

– Тебе хорошо говорить! – проворчал в ответ сосед, помоложе и повыше ростом, с торчащей клином рыжеватой бородой. Вид у него был голодный и недовольный, он нетерпеливо кружил ложкой в железном котле. – За тебя работники пашут, а жена присматривает! Тепло, холодно! Войско надо собирать поздней осенью или зимой, когда на земле делать нечего! Как будто он не знает! Говорят же, что он вырос за морем на воспитании у кого-то и работал с работниками – он должен знать, что весной надо работать!

– Он слишком много работал, потому-то ему теперь и не терпится повоевать!

– Нашему конунгу надо было потерпеть до осени. Тогда люди спокойно соберут урожай, на земле будет делать нечего, и он получил бы в войско вдвое, втрое больше людей!

– И людям было бы что защищать! – подхватил еще кто-то, маленький и темный. – Урожай же!

– Зато и фьяллей будет втрое больше! У них ведь тоже земля!

– Да разве у них земля? Камни одни! Что я, во Фьялленланде не был? Был, еще пока все это не началось. Мы еще с отцом, пока был жив, ездили туда продавать зерно. Да была бы у них своя земля, разве бы они на нашу пошли?

– Не надо было отрывать людей от дела весной и летом, когда надо пахать и косить! – гнул свое клинобородой. – Если все будут только воевать, то жрать будем кору и мох! Да и того на всех не хватит! А еще я тебе скажу, Сёльмунд, если бы все эти, кто тут слоняется по Донберговой усадьбе без дела и мечтает о подвигах своих дедов, вместо этого пошли пахать и косить, то нам и воевать было бы не надо! Надо работать, работать, я тебе скажу, а остальное само подойдет!

– На кого работать? На Торбранда Тролля? Я на него пятнадцать лет работаю, а он хотя бы спасибо сказал? Я…

Сёльмунд оглянулся и вдруг замолчал: в высоком худощавом хирдмане, что подошел и слушал беседу, стоя в трех шагах от костра, он узнал Хагира сына Халькеля, одного из главных вождей всего войска. Простая одежда делала его похожим на всех, и узнавали его только в лицо.

– Здравствуй, Хагир ярл! – сказал Сёльмунд и продолжил, косясь то на Хагира, то на рыжебородого: – Вот я и говорю: нам нужно освободиться от этой низкой доли и вернуть свою свободу. Тогда и будем работать на себя, а не жить в рабстве!

Оживление у костра стихло, все настороженно смотрели на Хагира и молчали. Он кивнул на прощанье и пошел дальше, стараясь не думать, смотрят ему в спину или нет. Было неуютно: значит, смотрят.