Автономный рейд - Андрей Таманцев

Характер у него, как мне помнилось, был на редкость спокойный.

Работать и дружить-встречаться он предпочитал по принципу: «не последний день живем». Телефон, указанный Принцессой Любови Никитичне, не отвечал.

Вот как она меня заворожила: даже самый большой секрет, связь на самый крайний случай, я ей выложил. И совершенно не помню когда. Другой номер, который Принцесса сама мне дала, тоже молчал.

Накануне этого Нового года стояли такие холода, что даже в подъездах был жуткий колотун.

Задубел донельзя. Вернувшись к Катюше, наелся, отогрелся, укомплектовался и отправился наносить официальные визиты — теперь уже в парадном наряде Мухина, номинального директора агентства «MX плюс». Серые наутюженные брючки, черная рубашка с красным галстуком, замшевый пиджак и плащ с меховой подкладкой. Шляпа. Возможно, при моем метре шестидесяти двух это широкополое артистическое сооружение слишком бросалось в глаза, но на то и была ставка. Вряд ли такой облик ассоциируется с разыскиваемым боевиком. А физиономию свою я неузнаваемо округлил прокладками у десен и узенькими очками с толстыми стеклами. Изумительная штука: для зрителя глаза мои выглядели большими и чуть выпученными, а я, благодаря корректирующим линзам, все видел нормально, один к одному. Конечно, то, что всюду приходилось маячить самому, без курьеров, помощников, усиливало риск и стоило дополнительных хлопот и нервов. Но все равно этот риск был наименьшим из возможных. Сейчас ребята на меня наверняка кровно обижаются, но нет у меня иного выхода. Нет. Большинство конспирирующихся горят именно на контактах с помощниками и начальством. И сами горят, и друзей подставляют. Такая действительность. И за себя-то самого не всегда можешь поручиться, что обошелся без хвоста. Чего уж говорить о соратниках.

Нет уж.

Пусть рискую, мечусь в мыле, зато и завишу только от себя, и подставляю только себя. Кстати, это и азам обычного менеджмента соответствует: хочешь, чтобы было сделано хорошо, — делай сам.

Правда, в последние несколько дней не покидало меня странное ощущение.

Даже когда я доставлял удовольствие При и сам его получал от ее прелестей, такое впечатление у меня возникало, что чем изворотливее и тщательнее я действую, тем точнее вписываюсь в колею, определенную для меня кем-то другим. Оно бы ничего, если в знал то, что меня ждет в ее конце. И какие предстоят перекрестки. Значит, с Артемовым мы договорились встретиться завтра у него в офисе. Но на всякий случай я пренебрег игрой в респектабельного директора фирмы. Уж слишком легко и просто там было организовать мой арест или убийство, выставив меня кем угодно — хоть шантажистом, хоть грабителем. Поэтому я решил заявиться сегодня. И не в офис, а по-свойски: к Артемову домой. Еще до того, как согласиться работать на него, я поинтересовался, где он живет и с кем. Оказалось, что живет он в двух шагах от «Студенческой», с очаровательной женой-блондинкой и двумя детишками. Судя по тому, как они в выходной прогуливались по парку Горького, семью свою Владимир Захарович любит. Обычно такие люди по вечерам предпочитают находиться дома. А если и нет — я готов в случае чего и подождать, и поторговаться.

Роль мне предстояло у Артемовых играть, прямо скажем, неприглядную, но не я ж его в эту катавасию втянул, а он меня. Сам виноват, что мне теперь не до деликатности. В подъезд, оборудованный электронным замком, я вошел с помощью универсального ключа. Между этажами несколько преобразился.

Уже столько мусоросборников стали свидетелями моих превращений, что я давно перестал их стесняться. Убрал очки, накладки, галстук и шляпу.

Переобулся в прибавлявшие рост ботинки. Натянул на голову лыжную шапочку и превратился в отмороженного «пацана». Из тех, что оброк с киоскеров за крышу требуют. Прополоскал рот смесью водки с чесноком. И в довершение всего открыл дверь квартиры отмычкой.

В прихожей прислушался: супруга Артемова суетилась на кухне, детишки возились возле телевизора. Дочке лет шесть, мальчику не больше четырех.

Поздний брак, наверное.

Осмотрелся: из просторной прихожей налево ванная и туалет, коридорчик и кухня; впереди — раздвижные двери гостиной, слева и справа — две обычные двери. Присев на корточки, я открыл сумку и включил детектор подслушивающих и записывающих устройств. Чисто вроде бы. Повернул регулятор звукового сигнала на максимум: если что-то включится, я услышу в любой точке квартиры. Глубоко вдохнул, натянул шапчонку на лицо, как любят спецназовцы: не столько для неузнаваемости, сколько ради того, чтобы нагнать побольше страха. Достал веревку, газовик и пошел. Невольно подняв глаза на звук моих шагов и узрев меня на пороге кухни, женщина выпучилась, округлила рот, чтобы заорать, но я быстренько подскочил, крутанул ее к себе спиной и предупредил, закрыв ей рот всей пятерней:

— Не пугай детей, дура! — Встряхнул, стараясь отстраниться от ее зада.

Когда у тебя в руках грудастая, но в остальном миниатюрная красотка, невольно возбуждаешься. А мне ни к чему было, чтобы она вообразила, что ее собираются насиловать. Женщины в таких ситуациях непредсказуемы. Одна обмякнет, а другая начнет царапаться, шуметь, себе на погибель. — Я пришел только поговорить, поняла? Только говорить! А если начнешь выкобениваться — будут неприятности. С детьми. Поняла?

Она закивала. Но без паники, неискренне. Насмотрелась, наверное, боевиков или на каких-нибудь курсах самообороны позанималась. Пришлось прижать ей горло локтевым сгибом и сильно, до ссадины, вдавить ствол в щеку:

— Мне тебя шлепнуть — как два пальца обоссать! Без тебя — с одними детьми — проще... — Я сипло подышал на нее перегаром, давая домыслить сказанное. — Поняла?

Вот теперь она действительно испугалась. Недосказанность заставляет такого навоображать, что и профессиональный садист не придумает. Тут же, пока опять не захотела схитрить, я подсек ее и уложил грудью на пол.

Заткнул каким-то полотенцем рот, быстренько связал руки за спиной, стянул ноги. Потом поднял и осторожно, стараясь не касаться бедер и грудей, усадил на стул. Дети за телевизором ничего пока не услышали. Я плотно затворил кухонную дверь. Хорошо, что стекло в ней с плотным рисунком.

— Слушай внимательно. Мне только надо спокойно поговорить с Володей. — От этих слов глаза ее заметались, и я, решив, что теперь больших забот она мне не доставит, успокоил:

— Не паникуй! Если бы я хотел плохого — караулил бы на лестнице. Так?

Она кивнула.

— Он звонил? Скоро придет?

Я вытащил из ее рта тряпку.

— Чего ты хочешь? — Голос у нее оказался с хрипотцой, уверенный, правда, он немного прерывался, и вроде бы не от страха, а от ненависти.

— Мне нужно вернуть ему одну ценную штуковину.

— Тогда зачем все это? — Она поежилась, заодно проверяя прочность пут.

Быстро ориентируется.

— А затем, что нужно кое-что узнать. Надеюсь, ему хватит ума не доводить меня до крайностей. Так он звонил, что идет?

— Нет. То есть звонил, что задерживается. Будет через час.

— Ладушки. Тем временем ты мне кое-что расскажешь.

— Я ничего не знаю!

— Скажешь, что знаешь. Учти: есть два варианта. В обоих ты подробно отвечаешь. Но в первом я не прикасаюсь ни к тебе, ни к твоим детям, ни к Владимиру. Поняла? Не рискуй. То, что я говорю с тобой не как изверг какой-нибудь, ничего не значит. Твой Вовочка втравил нас... Он втравил меня в хреновую историю. А моя жизнь мне в любом случае дороже, чем твоя или твоих детей. Понимаешь?

— Но я действительно ничего не знаю о его работе!

Правильно было бы сейчас ей хорошенько вмазать, чтобы вспомнила, что деньги, которые ее муженек получает, других подставляя, ей тоже отрабатывать нужно. Еще пару недель назад я, может, так бы и сделал. Но после того, как у меня появилась При, совсем размяк. Не хотелось ее унижать до той степени, когда за это начинают ненавидеть своего мужика.

— Ты понимаешь, что будет... если твои дети просто увидят? Как их мать, связанную, дядька с пистолетом... мучает? Ты что, дура, что ли? Они ж калеки на всю жизнь! Ты про повышенную тревожность что-нибудь слышала? Про ПТС, посттравматический синдром? Они же ссаться в кровать будут до самой старости. Энурез, да? Если, конечно, до нее доживут.

— Заткнись! Сволочь! — Выплеснулась сквозь зубы и, как партизанка, нос в сторону.

Мне вдруг стало смешно. Кухня как стадион — метров восемнадцать.

Забита «мулинексами» и «филипсами». Одна посудомоечная машина чего стоит. Холодильник — как чулан у Катьки. А сволочь, выходит, тот, кто ради всего этого для нее своей шкурой рискует? Нет, иногда я очень понимал тех салаг, которые к коммунистам на выучку идут.

— Ага, сволочь, — согласился я с ней. — Но пока на словах. И я, между прочим, свою жизнь спасаю, а ты — что? Ради чего своими детьми...

— Мама?! Ты там чего? — Вот и они, легки на помине.