С высоты птичьего полета - Станислав Хабаров

В период тяжелых испытаний французской аппаратуры на аналоге станции основная нагрузка ложилась на плечи нашего испытателя Леонида Селиванова. Он всё успевал, крутясь за десятерых, и параллельно вел и другие работы. У проектантов позиция была проще: они участвовали. При испытаниях они появлялись в последний момент, присутствуя, помогая в деталях, но все же оказываясь как бы за защитным стеклом руководящей кабины.

Они мешали на последнем этапе, заставляя французов перевыпускать габаритно-установочные чертежи и занимая их другими выдуманными делами, только чтобы оправдать свои поездки и свое присутствие. И их «усилиями» каждый французский документ теперь наполовину состоял из пустых таблиц для заполнения размеров.

Жизнь убеждала, что незадействованный и незанятый человек, подключаясь к проекту, начинал плодить бумаги и углублять до бесконечности каждый мелкий вопрос, отвлекая немало сил, которых и так не хватало.

И вот тогда был предложен как бы бригадный подряд. Собрали вместе бригаду, распределили поровну обязанности на ближайшие дни. Хотя, какое там поровну? Из уважения к проектантам и страха вызвать лавину их сопротивления (они привыкли приказывать и повелевать) им поручили один-единственный важный вопрос. И вот теперь, когда остальные крутились и вертелись, последовал их ответ. Леонид Горшков отошел от личного участия в проекте, но он был руководителем проектантов, да и вообще весьма уважаемым человеком.

И вот в самую трудную минуту в ходе испытаний, когда сроки отправки аппаратуры во Францию были уже на носу, он позвонил и спросил:

– Это ты подготовил нам поручение? Я так и знал. Мы разрываем с вами отношения.

Такого мне не приходилось слышать за всю свою трудовую жизнь: «мы разрываем с вами отношения». И всё потому, что им поручили маленький конкретный этап. Они привыкли получать поручения только от высших инстанций, а не стоящих с нами рядом на иерархической лестнице, в пыли и прахе конкретных решаемых дел.

Проектанты вообще немало изменились со времен Королёва. Тогда они были инициаторами начинаний. И оставались по праву ведущими на всех этапах работ. Но время шло, и все менялось вокруг, и проектанты сами изменились. Когда готовился, например, эксперимент «Маяк», они запланировали несколько месяцев на свой проектный этап. Они собирались выпустить проектные материалы в июне и выпустили, когда уже вышли рабочие чертежи, и по ним изготовили конструкцию, и она в доставляемом оборудовании грузовых кораблей ушла в полёт, и только тогда вышла проектная документация. И когда в космосе выполнялся эксперимент, Леня Горшков, спускаясь с верхнего этажа Центра управления полётом, спрашивал: «В чем же состоит эксперимент, в каком он состоянии на настоящий момент?» И потом уверенно изрекал об эксперименте «Маяк» по телевидению. А исполнителям было не до телевидения, они проводили эксперимент. Впрочем, возможно распределение обязанностей, но уважения к проектантам, былого, прежнего, делового, не было. «Мы разрываем отношения». Казалось, ладно, только не мешайте теперь. Но мы-то знали, сколько можно хлебнуть горя позже с проектантами, разорвавшими отношения”. Наверное, мы поступаем опрометчиво, игнорируя их слова. А впрочем, время покажет. Сегодня радостный день – с космодрома приехал Володя Зиновьев, пожалуй, дело бойче пойдет!

Погода, как женщина, переменчива. Неделю чавкало, кисло на переходах, у тротуаров наметало снег, превращавшийся тут же в рыжее месиво, и все ходили продрогшие, с мокрыми ногами. Затем внезапно похолодало, и ночью выпал снег белый, чистый. Земля под белоснежным праздничным покрывалом: деревья сказочные, каждая веточка – сахарная. А мы улетаем на запад и юг, летим в чужую для нас весну, и снова не ясно: опять ли для нас это продлённая весна или, наоборот, весна утраченная?

Вопросы разрастаются комом. Звонил Обри, во Франции провели испытания «ЭРЫ», но не в полной мере. Упругость поручней, с которых «стартует» раскрывающаяся конструкция, может компенсировать толчок. Они прогнутся, и конструкция отделится с малой скоростью, а значит, возможно, будет болтаться рядом со станцией и мешать. Нужно изменить испытания, приблизить их к практике, ввести упругие поручни. Но как отнесутся к запоздалым переделкам французы? Не скажется ли теперь на нас дефект отношений, «эффект человека-вола»? Да, и другие нагрузки на поручни пока велики. И хотя мы едем пока принимать иные конструкции, от этих проблем не уйти.

В обманную весну

Вечером, накануне отлёта, позвонил Николаеву, опекавшему нас от Главкосмоса. Он спросил: «Чем вы не угодили Триеру?» Триер теперь заместитель Главного конструктора и наше общее начальство, но самый тесный контакт у него с проектантами, он их ближайший шеф. Выясняется, что во главе группы поставлен не я, как нужно по делу, а Володя Зиновьев, мою фамилию замазали. Значит, ему опять-таки что-то доложили не так. Оказать недоверие – тоже приём, особенно действенный, когда приходится быстро решать. Триер высказался и о поручнях: «Может, нужно отменять эксперимент? Не вывернет ли поручни?»

Кто ему неправильно доложил: проектанты или человек-вол? Вероятно, и те, и те. Ох, как много у нас участвующих и не решающих ничего, способных остановить и затормозить, но не помочь.

Да и чем помочь? Проектанты вечно ошибаются. Сначала Леня Горшков в Париже с видом мудрого говорящего сверчка рисовал французам поручни, расположенные по радиусам. И поэтому первые чертежи крепежной платформы поступили к нам как бы с подогнутыми лапами. Затем для крепления «Амадеуса» на рабочем столе были выданы совсем иные пазы. И нам приходится об этом молчать и только всё изменить. Заяви мы об этом вслух, и начнется ужасный крик в защиту мундира. Это их дело – выбрать поручни так, чтобы они выдерживали импульс раскрытия. И импульс ведь невелик, всего полтора килограмма на секунду.

Итак, летим в преждевременную весну. Сначала из заснеженной Москвы мы очутились в вымытом дождями Париже, и после этого часовой полёт на юг Франции в зелёную Тулузу.

Ряд тонконогих деревьев на территории КНЕСа вдоль последней прямой к зданию КИСа был покрыт нежной фиолетовой фатой цветения. По дороге к КНЕСу мы любовались пышными белыми облачками цветущих вишен, а порой дивились огромным лиловым бутонам тюльпановых цветов на голых ветках деревьев.

Работа шла в трех уже нам знакомых помещениях КНЕСа. «Амадеус» делит одно из них с экспериментом «Физали». Командовал «Физали» (Медузой) говоривший на странно звучащем, но понятном французам языке инженер из ИМБП В. Кажаринов. Остальные по его режиссерской указке составляли серию мезансцен. Среди них сновал неугомонный Симон и красивая Катерина, не похожая на обычных француженок ни волнующей фигурой, ни красивым и скромным лицом. Здесь была еще одна французская девушка – техник, коренастенькая, улыбчатая, колдовавшая с мониторами, и у ног её вечно стояла бутылка с минеральной водой из Эвиана.