Заколдованный круг - Сигурд Хёль
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Отказали старшей служанке, которая была беременна на четвертом месяце от одного хусмана.
Гуру без дела не сидела, мало-помалу в Ульстад возвращался уют. Хусманы вспоминали старую истину — испокон веку жизнь идет своим чередом, даже если кто-то из нее и уходит.
Однажды явился Юн и сказал:
— Что толку горевать с утра до вечера? Пойдем-ка в лес на лося.
Ховард с благодарностью принял предложение.
Трулса взяли с собой.
Вторую ночь охотники провели в домике на горном пастбище Ульстада. Вчера они напали на след лося, но он переплыл лесное озеро в непроходимом месте и скрылся.
Ховард прихватил с собой бутылку водки, он знал, что Юну она по вкусу. Да может и придется пропустить по стаканчику по случаю убитого зверя.
— Какая охота без водки, — одобрительно сказал Юн. — Она язык развязывает, а это как раз и требуется. В этом селении у всех рты на замке, разве только за спиной шепчутся.
По этой фразе Ховард понял, что Юну хочется о чем-то с ним потолковать.
С каждым годом Ховард доверял Юну все больше и больше. Не было в селении человека, на которого бы он мог так положиться. Юн постарел и чуть поседел. Но он так же любил лес и по-прежнему был отличным охотником. И по-прежнему лишнее болтал, во всяком случае, так десять лет назад выразилась Рённев. Но одно Ховард знал по собственному опыту — Юн за глаза словечка дурного не скажет. Скорей уж все, что думает, выпалит тебе в лицо.
В этот вечер Юн начал разговор с Керстаффера.
— У тебя осенью своих забот хватало, поэтому вряд ли ты слыхал о событиях в селении. Не больно много этих событий, но… Керстаффер купил лес, слыхал?
Нет, Ховард ничего об этом не слышал.
Да, Керстаффер купил лес. Две тысячи молов. За шестьсот далеров, ни больше, ни меньше. Деньги приличные, прямо скажем. Правда, цены на лес подскочили в последнее время…
Продал ему лес Шённе Стрём. И теперь у этого Шённе всего три тысячи молов. Так, неровен час, и без хутора останется.
У него-то самого вряд ли душа об этом болит. У него на уме одна скрипка. Но уж коли у тебя на шее баба да детишки, коли у тебя дурости хватило ими обзавестись…
— Повезло тебе, Юн, — сказал Ховард, не подумав.
— Да, уж такой я счастливчик! — ответил Юн, и в его голосе зазвучала вдруг такая горечь, что Ховард вздрогнул.
Не сразу Юн вернулся к истории о торговле лесом.
— Эта продажа леса обошлась без Нурбю. Говорят, жена Стрёма клялась, что, даже если бы им всем пришлось по миру пойти, Хансу Нурбю они бы не продали — ведь Нурбю постыдно надул Стрёма лет десять — двенадцать назад.
Кто бы подумал, что черт из Берга станет покупать лес, когда можно его воровать? Но уж таков Керстаффер — никогда не знаешь, что он выкинет, он способен даже и на честную сделку.
Впрочем, поговаривали, что лес он этот купил в подарок сыну, Эрику-младшему, вроде как откупиться от него. Точно, как в свое время Эрик-старший разрешил Керстафферу расширить погреб и сажать за плату помешанных. «Тогда он, может, и мне даст мой век дожить», — сказал тогда Старый Эрик. И Керстаффер теперь может сказать то же самое.
Юн помолчал.
— Все в жизни повторяется, — сказал он скорее себе, чем Ховарду.
Люди поговаривали, что, когда Эрик-младший народился, никто понять не мог, как это Керстаффер, с его-то скупостью, решился так много своего отдать, что хватило сделать мальца. Но теперь-то они раскусили, что Керстаффер ни на какой расход не пошел — он только отдал частичку своей злости в рост под проценты…
— И как это Керстаффер тебя никогда не поджег? — сказал вдруг Юн. — Сарай, конюшню или что другое. Его ведь всего распирает от ненависти.
Не кривя душой, Ховард ответил, что не раз об этом думал. Но Керстаффер не дурак и хорошо знает, что тогда подозрение сразу пало бы на него.
— К тому же ты так выдрессировал Трулса, — сказал Ховард, — что из нашей усадьбы не так просто ноги унести.
Если зима не лютовала, они спускали Трулса на ночь с цепи — Юн так его выучил, что пес не уходил далеко от дома, но люди привыкли к тому, что ночью безопаснее сделать крюк и обойти Ульстад.
Трулс развалился на полу поодаль от очага. У него загорелись глаза, когда он услышал свое имя, но потом он понял, что от него ничего не требуется, и снова заснул.
И Трулс тоже понемногу старел. Но когда пес чуял, что предстоит охота на лося, он радовался, как щенок.
Между тем Ховард чувствовал, что Юн сегодня хотел потолковать с ним о чем-то другом. Они еще выпили, и тогда он взял быка за рога.
— Разумно, что ты уже через два дня после похорон нанял Гуру! — похвалил Юн. — Ты знаешь, в селении много пересудов о внезапной смерти Рённев, или, как ее называют, дурной смерти.
Ховард похолодел.
— В этом селении обо всем судачат, — возразил он, — должны же посудачить и про смерть Рённев!
Юн не торопился с ответом. А когда наконец заговорил, видно было, что он тщательно подбирает слова.
— Как-то перед смертью Мари позвала меня в свое стойло в хлеву и сказала: «Ты набит дурью и немногого стоишь. Но есть здесь человек и подурее тебя, а стоит он больше. Ему может понадобиться совет, так вот, ты дай ему толковый совет, если у тебя ума хватит».
Да, на Мари это похоже.
— И хочу я сказать тебе вот что. Ничего удивительного, что в селении много пересудов. От людей не утаилось, что в последнее время между Рённев и Кьерсти кошка пробежала. Они и раньше-то не любили друг друга, сам знаешь, и все мы знаем. (Нет, Ховард, по сути дела, этого не знал.) Но в последнее время, а если хочешь знать, с того дня, как Кьерсти воротилась с сетера, где метлой била медведя, стало совсем худо. Скажи, Ховард, ты и вправду такой простофиля, как я опасаюсь, или все-таки соображаешь, что Рённев от злости в лице менялась, потому что не она стояла в дверях хлева и била медведя метлой по морде? Так думаю я. А другие думают похуже. Они вспоминают, что сами видели или слышали от других: в последнее время Рённев напрочь переменилась. И они-то рассуждают так: «Рённев было — за сорок, Ховарду — за тридцать…»
— Мне скоро сорок, — возразил Ховард. — А Рённев было чуть за сорок.
— Оно, конечно. А Кьерсти всего-навсего двадцать, и девчонка она больно красивая. И женихов нет…
— У нее был один, но она выставила его за дверь. И правильно сделала. Кьерсти заслуживает лучшего мужа, чем Юлиус Хэугом. Она возьмет в мужья того, кого сама захочет.
Юн махнул рукой.
— Кого она хочет, того никогда в жизни не получит. Но не об этом речь. Я тебя спрашиваю, ты понимаешь, что тут есть повод для сплетен?
Ховард рассердился.
— Да, я понимаю, — с раздражением ответил он. — В этом селении точат лясы обо всем, что делают порядочные люди, потому что многим и в голову не приходит, что кто-то может вести себя порядочно. Скажи, Юн, ты помнишь, когда хусманы порезали мою лошадь и пошли к ленсману на меня же донести за убийство? Если бы Ханс Томтер не воротил их, меня осудили бы за убийство. И почему? Да потому, что я спьяну рассказал тебе, как мечтал платить хусманам по восемь шиллингов в день вместо четырех. Они решили — это обман, у них и в голове не укладывается, что человек им добра желает.
— Да, помню! — недовольно сказал Юн. Он не любил вспоминать эту историю.
— А что случилось потом? Теперь, как и раньше, я плачу хусманам по четыре шиллинга — другие крестьяне на большее не соглашаются. Но я починил их избы, а две построил заново. Я бы выстроил и тебе дом, если бы ты только разрешил. И когда хусманы мне в этом помогают, я им плачу поденную плату как ремесленникам, а не как хусманам. Все крестьяне этим недовольны и злятся, но, думаешь, хусманы стали добрее?
— Кто их знает, — задумчиво произнес Юн, — те, у кого разум есть, может, и помнят добро. Но вот о чем хочу я тебя спросить. Почему ты больше не смеешься? Говорили, что до прихода сюда, когда ты жил в усадьбе пастора, был ты весельчак. Почему ты больше не смеешься? Люди ничего, кроме смеха, и не заслуживают!
— Ты прав, Юн, но хватит об этом. Ты прав — это селение убило во мне радость. Впрочем, открою тебе секрет, коль уж мы коснулись этого: знаешь, что дало мне средства покрыть расходы на хусманские усадьбы? Ты помог мне выбрать на вырубку нужный лес. Хозяйство Ульстада заработало на этом сотни далеров. И считай, если хочешь, что именно ты выстроил новые дома хусманам.
Юн проворчал что-то, но, ясное дело, ему было приятно это слышать.
Они помолчали.
— Что ты собираешься делать дальше? — спросил вдруг Юн. — Будь у меня твои годы, деньги в кубышке и все остальное, я бы знал, что делать. А ты? Собираешься доживать свой век здесь?
— Нет!
Ховард сам был в этом не уверен, пока не произнес вслух. Но именно с тех пор он обрел уверенность.
— Единственное, что меня удерживало здесь, — это Рённев. Понимаешь? Теперь, когда она умерла, я с селением распрощаюсь. Я хозяйство поднял, а кто его снова запустит — искать долго не надо. В Ульстаде на черный день припрятаны далеры; сколько из них мои — я не знаю, но сколько-нибудь да будет, когда произведем расчет. Думаешь, я останусь на хуторе, который, как говорят люди, я заработал в постели? Ошибаешься. Хутор принадлежит Кьерсти, и она будет его хозяйкой. Но и я не такой уж дурак. Ведь за десять лет труда в хозяйстве что-то и мне причитается… На деньги, которые я получу, я худо-бедно смогу купить хутор, но уж подальше отсюда. Я еще не совсем старик — я имею в виду не женщину, нет, для того, кто знал Рённев, представить себе другую трудно. Но хозяйство…