Погода нелётная - Юля Тихая

встала на бок, весь столп трясло и сминало, дождевая туча пролилась песком и мелким камнем. Это там, у наших западных соседей, произошёл страшный подземный взрыв, и их столп врезался в наш.

Камни и скалы, скалы и камни, чудовищный обвал, страшная картина. Но в одном из мест теперь между столпами был перешеек, по которому можно было перейти с одной земли на другую. Тогда западные края наводнили беженцы с другого столпа.

Мы приняли их… неплохо. Не так чтобы очень гостеприимно, но и без ненависти. Им разрешили селиться в дальних, неплодородных краях, они жгли скалы своим вонючим химическим огнём, а в зеленоватом пепле сажали свои растения.

Они бежали от войны, и война догнала их.

Или, может быть, они принесли её с собой.

Это было, когда Макс был ещё студентом и собирался стать не всадником, а ветеринарным врачом. Сперва набирали добровольцев, и у каждой кафедры висел большой плакат с призывами защищать родные земли от зелёного огня и выкинуть гостей обратно на их столп. Потом, когда пришлые сожгли первый из больших городов, академия в одну неделю опустела наполовину: на фронт забрали всех всадников старше второго курса.

Той же зимой и сам Макс тоже ушёл на переподготовку.

Чужаки вгрызались в землю и жгли, швыряли в небо пылающие зеленью шары, стояли насмерть и сражались безжалостно. Их было пять или шесть разных государств, которые то заключали союзы, то грызлись между собой, а наш столп давно не знал сражений больших, чем пьяная драка на фестивале цветов, и пушки против южных дирижаблей совсем не подходили для такой войны. Первые месяцы всадники с винтовками гибли, как мотыльки сгорают в пламени свечи.

Максу — это так называется — везло.

Горы — худшее место, чтобы сцепиться с чужаками. Они считают, что это их дом родной и роются в пещерах, пока зелёный огонь жрёт склоны и плавит камень. Но и здесь тоже нужно было душить врага, и дивизионы с третьего по седьмой (кроме героического шестого, павшего в полном составе) расквартировали при Монта-Чентанни. Зверям отдали помимо местной базы все городские стадионы, главную площадь и кусок земли в пригороде, людям — брошенные квартиры и бывшие общежития при заводе.

Там-то они и встретились, в заводской столовой. Макс, как всегда, говорил громче всех и подначивал Джино (когда и как он умер? уже и не вспомнить) подкатить к Кармеле из навигации, а тот матерился и огрызался, что «всему своё время».

Макс был зол, а вместе с тем пьян и весел от горя, которое уже отравило сердце, но ещё не дошло до мозга. И где-то глубоко внутри он уже знал, что «своего времени» нет, и вряд ли когда-нибудь будет.

Может быть, мы все сдохнем завтра, сгорим до вонючей чёрной трухи, которую даже не надо закапывать. Сдохнем, и нас опознают по личному жетону — их стали делать теперь из какого-то металла, который не плавится в чужацком огне. Сдохнем, как Марко или Никола, которых мы потеряли вчера.

И тогда — всё. Ничего больше.

Своё время, вот же шутник! Чего теперь-то ждать, зачем? Какие нужны шансы, какие «подходящие моменты»? Вот оно, твоё время — прямо сейчас. Другого не будет.

Джино смотрел в кружку перед собой, как будто в ней был не компот, а водка — или и вовсе господен колодец, в котором можно увидеть ответ на любой вопрос. Он бормотал, что не хочет, чтобы его ждали.

Это значило: он не хотел, чтобы по нему плакали. Джино был сиротой и мог этого хотеть.

Макс понимал это, конечно. Макс был придурок, а не дурак. Но Макс был зол, пьян, весел, отчаянно смел и хотел то ли любви, то ли драки.

— Тогда я подойду сам, — заявил он.

У Джино сделалось такое лицо, что Макс сразу поправился:

— К кому-нибудь.

На первом южном фронте, куда они были приписаны до переброски, они стояли не в городе и не на базе: в поле, где приходилось копать блиндаж и ставить зверям насесты из металлических труб. Они варились в котле своего дивизиона из четырёх дюжин всадников и десятка «земных», и среди них всех была только одна девчонка. Но Кьяра была в общем-то даже и не девчонка, Кьяра была свой парень, а ещё у Кьяры там же, в дивизионе, был муж, который сгорел в небе. Словом, подкатывать к Кьяре было неприлично. За одну эту идею можно было огрести по лицу, и даже командир бы одобрил.

А здесь, в Монта-Чентанни, были девчонки. Медички, штабные, работницы при базе, даже всадницы — тыловых драконов часто водили женщины.

Когда ещё будет время любить, если не сегодня?

Макс оглядел столовую и почти сразу наткнулся на неё. Девчонка сидела за столом по диагонали, жевала тушёную капусту и читала, удерживая довольно толстый томик навесу хитро расставленными пальцами левой руки. Смуглая, довольно высокая, сидит криво и чуть сутулится, на лице такое выражение, что непонятно: то ли ей капуста невкусная, то ли она планирует убийство.

У Макса был типаж, и это было идеальное попадание.

Он перешагнул свою лавку и плюхнулся рядом с ней.

— Эй, красавица! Что читаешь?

Девушка смерила его взглядом с коротко стриженой макушки до ботинок, не особенно вглядываясь в нашивки, — плюс ещё одно очко, — усмехнулась и молча развернула к нему обложку.

«Закон гомологических рядов», значилось на суровом чёрно-синем фоне. Макс без уверенности вспомнил, что это что-то из математики.

— Погуляем сегодня?

Она фыркнула и зачерпнула вилкой капусту:

— С тобой, что ли?

— А хоть бы и со мной!

Он вальяжно потянулся. Макс был хорош собой, отлично знал об этом и привык нравиться девушкам.

— И что — за просто так?

Он похлопал себя по карманам и развёл руками:

— Ну, брать с меня нечего! Только горячее сердце.

Девчонка хмыкнула и перевернула страницы всё так же, пальцами левой руки, как только изловчилась. Потом прищурилась и протянула капризно:

— А я, может, цветочек хочу…

Макс рассмеялся и улыбнулся ей покровительно:

— Будет тебе цветочек.

Был то ли ноябрь, то ли декабрь, а цветочные лавки в частично эвакуированном прифронтовом городе были все — какое удивление — заколочены. Даже осенних листьев не набрать