Ленинград – Иерусалим с долгой пересадкой - Гилель Бутман

2

А когда же было начало? Формально 5 ноября 1966 года. Это был предпраздничный день, и с работы людей отпускали рано. Не заходя домой, мы сели на электричку и приехали в Пушкин. Давид Черноглаз, который жил в Пушкине, там же закончил сельскохозяйственный институт и знал городок как свои пять пальцев, встретил нас у Царскосельского лицея. Вслед за ним мы вошли в пустынный парк с голыми деревьями и сели на скамейки за одинокий деревянный стол, отсыревший от бесконечных осенних дождей. Перед нами маячило здание лицея, где 150 лет назад зарождалось вольнодумие будущих декабристов. Был серый, промозглый день поздней осени. Ветер пронизывал насквозь, и мы тесно прижались друг к другу. По одну сторону стола я, Соломон Дрейзнер и Рудик Бруд, с которым Соломон вместе кончал строительный институт. По другую – Арон Шпильберг, Давид Черноглаз и Владик Могилевер. Арон – инженер, Давид – агроном, Владик – математик, аспирант университета. Все недавно закончили институты. Только я, после того как меня выгнали из милиции, снова учусь, на этот раз в политехническом. Правда, учусь заочно и работаю. На их стороне стола не хватает Бена Товбина, на нашей – Гриши Вертлиба, моего товарища по юридическому институту. То, что их нет, не меняет дела: сегодня объединяются две ранее почти не знакомые четверки и создают организацию. Сперва было Слово, а потом Дело. Восьмеро решили перейти от слов к делу.

А нужна ли организация? Тогда мне еще не были очевидны ее преимущества, в то время как ее минусы торчали весьма отчетливо. Программа, устав и членские взносы – хрестоматийные признаки организации – дадут суду формальную основу для обвинения. А то, что организация антисоветская, это вопрос оценки, здесь судьи будут исходить из своего «социалистического правосознания типа «чего изволите».

Сегодня многие диссиденты в СССР пришли к выводу, что нет необходимости в создании нелегальных организаций в СССР, что это прямая, короткая и гарантированная дорога в лагерь. Мне же сегодня представляется, что создание нашей организации было полностью оправдано, в первую очередь результатами ее деятельности. Если подходить к проблеме с точки зрения безопасности участников, то лучше не создавать организаций. Еще лучше – держать мощный кукиш против советской власти в кармане брюк и, если никто не видит, показывать его. Если же главное – эффективность, то организация, по-моему, оркестр, который способен исполнять партитуру, непосильную для солиста. Что же касается ответственности, то практика показала, что, если двое знакомы друг с другом и оба не нравятся КГБ, их обвинят в организационной деятельности, и их не спасет то, что они не приняли совместной программы, не разработали устава, не платили взносов. Мне приходилось в лагерях встречать таких членов «организаций», которые только на суде впервые увидели друг друга в лицо.

Нужно сказать, что осторожное отношение к созданию организации, имеющей все формальные признаки, которого я придерживался тогда на встрече в осеннем Пушкинском парке, господствовало в других городах СССР, где сионистские группы не пошли по пути создания подобных организаций.

Там же мы приняли устную программу, на основе которой объединились обе группы. Я предложил ее, может быть, базируясь на Базельской программе, спроектированной на советскую действительность 1966 года.

1. Борьба за свободный выезд в Израиль евреев СССР, желающих этого.

2. Пробуждение национального самосознания евреев СССР, прежде всего молодежи, путем распространения еврейской культуры.

Второй пункт имел в виду борьбу с принудительной ассимиляцией. В чем она заключалась? Закрыв еврейские детские сады, школы, ликвидировав еврейскую прессу, театры, физически ликвидировав носителей национальных идей, советская власть начала выращивать поколение еврейской молодежи без национальных корней. Черта оседлости не существовала. Ни религия, ни соблюдение традиций больше не поддерживали в еврейской молодежи то, что было пронесено через тысячелетия.

Убить нацию можно, загнав ее в печи Освенцима, убить ее можно и ассимиляцией. От первого пути, на который выруливал «вождь народов» накануне своей смерти в 1953 году, его последователи отказались. Тем энергичнее пошли они по второму пути. Гибридизированные таким путем евреи могли бы стать начальным материалом для безнациональной нации, так называемой «единой советской общности», которую Брежнев и подпирающие его мичуринцы хотели вывести в большой клетке, окруженной со всех сторон железным занавесом. Все, что мешало этой мудрой линии партии и правительства, было объектом деятельности КГБ. «Голос Израиля» не мог прорваться сквозь треск и грохот радиоглушения даже тогда, когда Би-Би-Си и «Голос Америки» были слышны в СССР. Израильских дипломатов на Кавказе и в Крыму ловили при попытке дать кому-либо из отдыхающих евреев открытки с видом голубого Кинерета или звездочки, у которой было на один конец больше, чем у канонической. Иностранным туристкам, которые заворачивали туфли в листы из израильских иллюстрированных журналов, переупаковывали туфли в хорошую оберточную бумагу советского производства.

В условиях такого плотного занавеса только контрработой изнутри можно было сорвать план национального убийства евреев в СССР. Естественно, что каждый спасенный становился потенциальным пассажиром еврейских поездов, которые потянутся из СССР в Израиль, когда откроются ржавые ворота царства «свободы и демократии». Когда это будет? В 1966 году это было только розовой мечтой, которая казалась совсем нереальной, и даже самые отчаянные оптимисты не ожидали, что через четыре года властно зазвучат гудки первых отходящих поездов.

За программу все проголосовали единодушно. Договорились собирать членские взносы – по трешке, а устав в письменном виде принять несколько позже.

Пронизывающий ноябрьский ветер не располагал к длинным речам и дискуссиям. Мы разошлись, договорившись о встрече у моей тети.

Нужно сказать, что первые два года из почти четырех лет деятельности нашей Организации мы были очень осторожны, выбирая места для встреч. Мы исходили из презумпции, что нас хотят подслушать. Поэтому никогда не встречались на квартире у кого-нибудь из восьми. Летом – в садах, парках, на спортивных площадках. Когда приходила нудная ленинградская непогода, мы просили ключи у дальних родственников, эпизодических знакомых и проводили встречи, которые должны были выглядеть как выпивки старых друзей, сбежавших на вечер от своих жен. Один раз нам достались ключи от агитпункта, и «вечно живые» основоположники марксизма смотрели со стен на сионистскую маевку на фоне красного знамени. Карл Маркс выглядел самым грустным. Его лицо говорило: «О, Боже! До чего я дожил…»

К сожалению, тот, кто долго не обжигался ни на молоке, ни на воде, перестает дуть и на то, и на другое. К 1969 году, когда деятельность Организации набрала ускорение и размах, мы самоуспокоились. Именно тогда, когда нам больше всего было что скрывать от КГБ, мы стали собираться друг у друга на квартирах. Правда, сперва мы закрывали телефоны подушками, потом перестали делать и это.

Практически до 1969 года главная деятельность Организации лежала в русле только второго, просветительского пункта нашей программы.

Через несколько недель после учредительного съезда Организации в Пушкинском парке мы решили, что каждая четверка действует в духе нашей программы самостоятельно, лишь координируя свою работу с другой четверкой. Быть координатором с нашей стороны мы уполномочили Соломона Дрейзнера, они – Давида Черноглаза. Так появился прообраз комитета Организации.

Кто были мы шестеро и что свело нас вместе в Пушкинском парке? Мы были поколением 30-ых годов. Ни в одной семье не было сионистских традиций. Наши родители, независимо от того, ходили ли они в юности в красных платочках или ковали личное счастье во времена НЭПа, к тому моменту, когда мы стали юношами и решали вопрос, под кого себя чистить, не могли быть нашими гидами в жизни. Как личности они складывались во времена великого лесоповала. И чувствовали себя, как в том самом анекдотическом автобусе, в котором половина людей сидит, а остальные трясутся. За то, что происходили из семьи лавочника или из семьи эсера, левого или даже правого. За то, что не попали в ногу с партией на каком-то из многочисленных зигзагов.

Наступила оттепель. Уже можно было, оглянувшись направо, потом налево, рассказать анекдот:

– Правда ли, что главный редактор Радио Ереван сидит в Ереване?

– К сожалению, да. Он сидит…

Но они знали: оттепель – не весна. Подморозить может в любой момент. Для своих детей они хотели спокойной жизни. В школе – чтоб отличник. В институте – чтоб Сталинский стипендиат. На работе – незаменимый специалист. Ну, а если еще и жена «из хорошей еврейской семьи», что же еще надо?