ИСКАТЕЛЬ.1980.ВЫПУСК №2 - Юрий Тарский

«Теперь все зависит от выдержки и терпения. У кого нервы сдадут, тому и на морском дне вековать», — сказал себе Крашенинников.

В крохотной рубке гидроакустика, заполненной до предела работающими приборами, было душно и жарко. По щекам, лбу, подбородку Крашенинникова стекал пот, но он не вытирал лица — боялся отвлечься даже на миг, пропустить малейшее изменение в обстановке. Знал — это смерти подобно. А обстановка менялась беспрерывно. Только что фашистская субмарина находилась справа, и вот она переходит уже на левый борт, потом оказывается за кормой, крашенинниковской подлодки, и ноющий на высокой ноте вой ее винтов ввинчивается буравами в уши.

Стопорил свои двигатели командир субмарины, чтобы прислушаться — стопорил двигатели и Крашенинников. Давал ход немец — и тут же начинала двигаться его подка, не опережая, но и не отставая ни на секунду.

У Крашенинникова было преимущество — на субмарине плохо соблюдали тишину. И он старался это использовать.

Вот в наушниках тихо заскрежетало, будто провели пальцем по зубьям расчески. Гидроакустик обернулся, чтобы объяснить, но Крашенинников отмахнулся: без объяснения ясно — на субмарине работают горизонтальные рули. А вот отрывистое шипение. Всего-то секунду было его слышно, но Крашенинников успел взять пеленг, дистанцию и определить место противника. Нет, недаром он провел столько часов в учебном гидроакустическом классе перед этим походом. Вот она, плата за терпение, настойчивость и упорство.

Гидроакустик предостерегающе поднял руку и прошептал, словно его могли услышать на немецкой субмарине:

— Идет прямо на нас! Быстро приближается!.. Нащупала!..

Гул в наушниках усилился. К нему примешивалось звонкое мерное постукивание — так тикают приложенные к уху часы. Отрывистый шипящий свист и щелчки заставили Крашенинникова вздрогнуть.

— Торпеды! — крикнул гидроакустик, повернув к командиру искаженное лицо.

Крашенинников положил руку ему на плечо, чуть сдавил пальцы и сказал тихо, как мог, спокойно:

— Работай, Иванцов… Работай…

Сверля барабанные перепонки, возник далеко-далеко, в мгновение усилился до рева и тут же затих, быстро удаляясь, скрежещущий свист.

Снова щелчки, один за другим, почти без пауз. И снова рассекающий сабельный свист и долгое, постепенно угасающее шипение. Это торпеды — их было три — промчались вдоль борта рядом с подводной лодкой…

И опять в наушниках, сдавивших голову раскаленным обручем, гнетущая тишина и редкие скрипы, будто шаги по морозному хрустящему снегу. А затем приглушенный вскрик гидроакустика:

— Они всплывают, товарищ командир!..

В наушниках Крашенинникова громко булькало и шипело. «Не выдержал, значит, фашист, продувает цистерны!»

— Всплывать! — приказал Крашенинников и показал рукой, чтобы приготовились поднять перископ…

На поверхности уже смеркалось. Море было по-прежнему спокойным, небо — безоблачным. Гитлеровская субмарина — Крашенинников видел в перископ ее черный, вытянувшийся на воде силуэт — покачивалась на пологой зыби. Чуть поодаль — он не поверил глазам — лежало в дрейфе парусное судно. Притопленное по верхнюю палубу, обгоревшее, со сбитой мачтой, оно тем не менее ровно держалось на воде. Шхуна и субмарина переговаривались: в вечерней мгле ярко вспыхивали огни их сигнальных фонарей.

«Обо мне небось судачат. Жалеют, что упустили», — мельком подумал Крашенинников.

Не отрывая глаз от перископа, спросил:

— Как торпедные аппараты?

— Готовы к стрельбе носовые торпедные аппараты! — откликнулся стоявший сбоку старпом Рудов.

Крашенинников назвал дальность и глубину хода торпед.

— Лево руля!.. Отлично, боцман. Все идет как надо. Еще немного влево!..

«Спокойнее, командир!.. Спокойнее!» — приказал он себе.

Белый светящийся крестик перископного прицела медленно наползал на казавшийся плоским силуэт фашистской субмарины. Когда он установился под ее мостиком, Крашенинников очень спокойно скомандовал:

— Первый и четвертый аппараты, пли!..

На этот раз он не пожалел торпеду и для судна-ловушки. Разорванная взрывом пополам, она затонула почти мгновенно.

Владимир Щербаков

 Семь стихий[1]

Часть третья

Небесный огонь

Берег Солнца

Дорога от причала бежала в сопки. Там алели крутые их бока, охваченные закатным огнем. И все там казалось позолоченным, ярким, как рубиновые стекла: радиомаяки, ангары, купола обсерватории, мост, шагнувший через падь. Небо пылало. Над дорогой проносились грузовые террапланы, порхали эли, по асфальту ползли мобили.

У самой обочины шел человек. Он не спешил. Он испытывал чувство сродни тому, какое возникает при возвращении домой. Разве дома спешат?

Он думал пройти по шоссе до поворота на перевал, потом подняться на мыс, увидеть, как откроется весь залив. Он готов был устать. На этот раз не от работы, не от споров и объяснений — просто от ходьбы.

За его спиной, в бухте, стояли морские транспорты, в их трюмах были грузы для Берега Солнца. На борту одного из них и прибыл физик-исследователь Александр Ольмин. Целый год он провел на заводах, где собирали блоки реакторов, и считал дни, когда вернется сюда.

— Я не полечу, — решительно сказал он девушке, встретившей его у эля. — Спасибо, я пойду пешком.

— Этот эль — настоящий лифт, — уговаривала девушка. — Две минуты, и мы дома, — тут она почему-то смутилась, но Ольмин не заметил этого или не подал виду.

Девушка была из настойчивых. Он позволил усадить себя в кресло. Но в тот самый момент, когда девушка нажала кнопку автопуска и машина должна была взмыть вверх и совершить прыжок через сопку, Ольмин неожиданно легко, быстро соскочил на площадку. А эль столь же быстро набрал высоту.

Чего же ему хотелось?.. Поплескаться в ручье. Сверху, с сопки, хорошенько рассмотреть, как выглядит теперь Берег Солнца. Сбежать вниз. Это все. Он успел добраться до ручья, пока эль, словно в раздумье, кружил над долиной и потом куда-то исчез. Ручей говорил о сухом лете, его обмелевшие струи были пусты, лишь однажды на перекате высветилась серебристая нитка, словно под водой кто-то натянул и отпустил струну, рыба. У серых теплых камней цвели синие ирисы.

Со склона сопки постепенно открывалось пространство над морем, и все там казалось далеким и неподвижным. Над бухтой висела стрекоза. Ольмину хотелось поторопить ее, увидеть, как опустится на причал ее нелегкая, наверное, ноша. Но стрекоза равнодушно поблескивала крыльями. А двигаться ее заставляла, казалось, лишь сила воображения наблюдателя, а не мотор, спрятанный в ее пластмассовом теле.