ИСКАТЕЛЬ.1980.ВЫПУСК №2 - Юрий Тарский

ИСКАТЕЛЬ. № 2. 1980

Юрий Тарский

Дуплет в угол

В безоблачном голубом небе висело огромное оранжевое солнце. Слепящие блики отражались от каждой морщинки на воде. Крашенинников отстранился от перископа и плотно прикрыл веки, чтобы дать отдых глазам, однако какое-то время перед ним еще продолжали вспыхивать и искриться радужные солнечные зайчики. Просто не верилось, что только вчера тут бушевал шторм и дыбились высоченные волны, а по угрюмому небу мчались наперегонки набухшие дождем тучи.

Открыв глаза, Крашенинников встретился с сочувственным взглядом Рудова, своего старшего помощника. Тот предложил:

— Давайте подменю вас . Устали, командир?

— Есть малость, — признался Крашенинников. — Глаза режет, будто песком запорошило. Четверть часа передышку пожалуй, не помешает.

Уступая Рудову место у перископа, предупредил:

— Ближе, чем сейчас, к паруснику не подходите.

Он присел возле деревянной конторки со служебными журналами. Рассеянно проглядел последние записи в вахтенном журнале, спросил о чем-то инженер-механика и, не дослушав ответа, неожиданно поднялся. Прошелся по отсеку раз, другой и вдруг круто свернул к штурманскому столу.

Широко расставив ноги, опершись обеими руками о стол, Крашенинников вглядывался в белый прямоугольник карты. Ничего нового для себя он на ней не увидел: карта как карта. От ее левого нижнего угла тянулась вверх, почти наискось, извилистая бахрома берега с полукруглым углублением в середине, напомнившим биллиардную лузу. Над ним — надпись мелким курсивом: «Бухта Рыбацкая». Чуть ниже и левее входа в бухту красной тушью очерчен и негусто заштрихован квадрат — позиция подводной лодки.

Крашенинников сумрачно смотрел на карту, по привычке покашливал в кулак. Начштаба бригады перед выходом лодки в море сказал на инструктаже: «Имеются данные, что противник оборудовал в Рыбацкой тайную базу для своих субмарин. Вроде непохоже, но чем черт не шутит. Проверьте, командир. Если подтвердится, авиация раскатает эту Рыбацкую как бог черепаху

 — И жестко предупредил: — Но, пока не убедитесь, что там что-то есть или нет ничего, из квадрата на вольную охоту ни-ни!»

Крашенинников ответил: «Понятно!» Но то было тогда, не сейчас… Пятый день подряд он шныряет как челнок туда-сюда у входа в эту дурацкую лузу, глаза, можно сказать, проглядел в перископ, а толку — нуль. Ни одно судно не вошло туда и не вышло оттуда. В самой бухте — подлодка близко подходила к ней — тоже ничего подозрительного. Вдоль берега подковой изогнулся крошечный поселок: домики рыбаков, надворные постройки, сушильни для рыбы. В центре — кирпичная кирха, рядом — ветхий причал с неподвижно застывшим допотопным подъемным краном. Ни намека на присутствие в бухте подводных лодок — уж их-то Крашенинников углядел бы, глаз у него наметанный. Время между тем шло, взятые на поход запасы убывали, а сколько часов или дней торчать еще тут, караулить бухту — он не представлял. Без разрешения не уйдешь, и запрашивать штаб охоты нет: что подумают там о его, Крашенинникова, командирской выдержке. Когда совсем уже решился послать радиограмму, даже написал ее, сам дьявол, видно, вытолкнул из-за горизонта эту галошу!..

Командир скользнул взглядом по столу. «Аккуратен, однако, наш штурман!» — подумал с одобрением. Прокладочная линейка, транспортир, остро заточенные карандаши уложены по одну сторону карты, по другую — стопка нужных пособий: мореходные таблицы, лоция Балтийского моря, астрономический ежегодник. На темно-коричневой обложке лоции голубеет бланк радиограммы. Крашенинников взял его в руки, перечитал текст, хотя и знал наизусть — сам ведь писал. Затем неторопливо сложил бланк вдвое, прогладил пальцами на сгибе и сунул между страниц книжки. «Разберусь с обстановкой и пошлю», — решил окончательно.

Сменив старшего помощника у перископа, он поставил окуляр по глазам и принялся снова дотошно разглядывать парусник.

При встрече с ним ничто не вызывало у Крашенинникова особых эмоций. Ну, идет по морю парусная трехмачтовая шхуна пусть себе идет, не субмарина же… флага не видно, а потому, немец это или нейтрал, не определить. И конечно, не всплывешь, чтобы спросить: «Здрасьте, а вы кто будете?»

По его приказу рулевой изменил курс, и подводная лодка описала большой круг, обойдя парусник со всех сторон. Крашенинников хорошо рассмотрел его, поставив оптику на увеличение. Обычная шхуна, каких полно и у немцев и у шведов. Похоже, грузовая: такие возят мелкие грузы между рыбацкими поселками. Водоизмещение тонн триста пятьдесят, от силы — четыреста. Паруса прямые, хорошо наполнены ветром, только плохо подтянутый кливер полощет из стороны в сторону., На палубе судна четверо заняты обычной матросской работой: возятся с брезентом, раскатанным на лючинах трюма. Флаг — маленький, повис тряпкой на гафеле бизань-мачты.

— Не нравится мне этот парусник, старпом! Ох, не нравится! — процедил сквозь зубы Крашенинников, но его услышали в самых дальних уголках притихшего центрального поста.

— Почему не нравится? Некрасив, что ли? — подал голос Рудов.

— Больно смел. Посередке моря елозит, словно бы войны ему нет. Палуба высоко над водой — значит, без груза. А почему?.. Куда, откуда идет, не понять…

— Вы полагаете… — начал старпом.

— Ничего я пока не полагаю, — буркнул Крашенинников.

— Тогда топите его — и дело с концом.

— А если нейтрал?

— Знаем этих нейтралов! Мы истекаем кровью, а они рудой с Гитлером приторговывают на нашу погибель, — проговорил Рудов дрожащим от гнева голосом и будто отрубил: — На дно его, гада!.. Если фашист, туда и дорога, если нейтрал — сам виноват, в другой раз пусть флаг несет, как положено!

— На дно пустим — другого раза у него не будет, — усмехнулся командир. — Насчет руды и прочих фиглей-миглей вы верно сказали, не спорю… Но… не пиратствовать же.

— А если это фашист? — упорствовал Рудов.

— Тогда потопим,

Рудов словно прожег командирский затылок горящим взглядом и сказал с горечью, совсем тихо:

— Ну как же, мы — гуманисты!..

Крашенинников нахмурился и стиснул рукоятки перископа. Его подмывало ответить Рудову резкостью, отчитать за слишком вольный тон, но он пересилил себя. Злость и беспощадность старпома, угрюмость, появившаяся в его характере, в общем-то были понятны: в Белоруссии, откуда он родом, у него остались старики родители, жена с сыном. Второй год там фашисты, и известно, как они лютуют на оккупированных землях. И все-таки Крашенинников не промолчал, сказал подчеркнуто сухо и твердо: