Эсхатон - Чарльз Шеффилд

- Ладно, не в отпуске - ты хоть какой-то перерыв в работе когда в последний раз делал? Давно ли ты расслаблялся хотя бы на вечер, хотя бы на час? Уж не сегодня, это точно.

- Я все время в разъездах - то концерты, то вечеринки.

- Ага. И что ты там делаешь? Уж не отдыхаешь, я полагаю. Ты беседуешь с людьми, делаешь записи, потом статьи рекой текут. Ты работаешь. Непрерывно работаешь, год за годом. Когда ты в последний раз был с женщиной?

Дрейк молча покачал головой. Том вздохнул:

- Прости. Забудь об этом вопросе. Я был туп и бестактен. Но факты есть факты, Дрейк, от них никуда не денешься: она умерла. Ты меня слышишь? Ана умерла. Сколько ни работай, этого не изменишь. Ничто не может вернуть ее тебе. А вечно держать свои чувства на привязи нельзя.

- Ты обещал мне, Том. Ты дал мне слово, что поможешь.

- Дрейк!

- Ты своим детям когда-нибудь даешь обещания?

- Конечно.

- И сдерживаешь их?

- Дрейк, это не аргумент. Тут совершенно другая ситуация. Ты ведешь себя, будто я принес торжественную клятву, но все было не так.

- И как же? Можешь не отвечать. - Дрейк достал из внутреннего кармана небольшой диктофон. - Слушай.

Голос на пленке был хриплый, но слова слышались разборчиво:

«…если я вернусь, скажем, лет через восемь или десять и опять тебя об этом попрошу, ты ведь мне поможешь? Ответь честно. И пообещай.

- Через десять лет? Дрейк, если через восемь или десять лет ты вернешься и повторишь свою просьбу, я признаю, что целиком и полностью ошибался. И обещаю тебе, что помогу сделать то, что ты просил.

- Точно обещаешь? Не хочу однажды услышать, что ты передумал или не имел в виду то, что сказал.

- Точно обещаю…»

Дальше - облегченный смех Тома. Дрейк выключил диктофон.

- Я сказал тогда - «восемь или десять лет». Прошло девять.

- Так ты тогда все записывал? Поверить не могу!

- Пришлось, Том. Еще тогда я был уверен, что ты передумаешь. И знал, что не передумаю сам. Обещания надо выполнять, Том.

- Я обещал тебе помочь, не дать сотворить над собой что-нибудь безумное! - Лицо Тома вспыхнуло румянцем. - Бога ради, Дрейк, я ведь врач. Не проси меня помочь тебе в самоубийстве.

- Я и не прошу.

- Просишь. Они еще никого не оживляли. И скорее всего не оживят. Если когда-нибудь придумают, как это сделать, - Анастасия будет кандидатом на разморозку. Ее тело хранится в лучшей криокамере «Второго шанса», ей сделали лучшие подготовительные процедуры, какие только можно купить за деньги. Но с тобой-то - другое дело! Ты ведь даже не болен! Ана умирала. А ты здоров, плодовит, ты - на пике карьеры! И просишь меня обо всем этом забыть и помочь тебе рискнуть, чтобы когда-нибудь - бог знает когда! - может быть, тебя опять оживили. Как ты не понимаешь, Дрейк, я же не могу!..

- Ты обещал.

- Хватит повторять одно и то же! Я врач, я приносил присягу не причинять вреда человеку. А ты хочешь, чтобы я вместо прекрасного здоровья устроил тебе почти наверняка летальный исход.

- Так надо, Том. Если ты мне не поможешь, найду кого-нибудь еще. Возможно, менее компетентного и надежного, чем ты.

- Ну почему тебе так надо? Назови хоть одну причину.

- Сам поймешь, если подумаешь. - Дрейк говорил медленно, убедительно. - Ради Аны. Если меня не будет, ее, вероятно, решат не размораживать. В их списке она может оказаться одной из последних. Это мы с тобой знаем, что она уникальная, удивительная женщина. Но что можно уяснить из файлов? Певица, не слишком известная, умерла в молодости от неизлечимой болезни. Я успел подготовиться и уверен, что меня оживят. И хорошо, что я здоров - мою разморозку не придется откладывать по медицинским причинам. Как только я удостоверюсь, что для Аны нашли лекарство, я ее оживлю, и мы вдвоем начнем все с начала.

Щеки Тома Ламберта из огненных сделались бледными.

- Нам надо это еще раз обсудить, Дрейк. Вся затея - сплошное безумие. Ты в самом деле будешь искать кого-нибудь еще, если я откажусь?

- Взгляни на меня, Том. И все поймешь. Ламберт взглянул. Больше он не произнес ни слова, только медленно поднял руки и уткнул лицо в ладони.

На споры ушло четыре дня. На подготовку - еще пять. Потом Дрейк Мерлин и Том Ламберт вместе поехали во «Второй шанс».

Дрейк долго смотрел в окно на деревья, гнущиеся под ветром, и на облачное небо. Потом медленно опустился в термостат. Том вколол ему асфанил.

Через несколько секунд Дрейк почувствовал, что падает… падает…

Вниз. Вниз. Вниз - до двух градусов выше абсолютного нуля. Туда, где холоднее, чем в ледяном аду, что измыслил Данте.

Дрейк так никогда и не понял до конца: в самом ли деле он видел сны, пока лежал в «матке», на двенадцать градусов холоднее, чем чурбан твердого водорода? Или ему только снилось, будто он видел их, пока его медленно отогревали?

Не важно. Ему предстояла еще целая вечность искаженных образов, процессия жутких белесых огней на фоне черного, как аспид, потолка. Она началась задолго до того, как к нему вернулось сознание, и длилась бесконечно.

Страшно было пройти через такие мучения и узнать, что тебе повезло. В случае Дрейка процесс охлаждения прошел необычайно гладко. Кое-кто оживал без рук и ног, а он лишился лишь нескольких квадратных сантиметров кожи.

Но мучения! Последние этапы, с трех градусов по Цельсию до нормальной температуры тела, приходилось осуществлять постепенно. Это заняло тридцать шесть часов. Почти все это время Дрейка раздирала боль: ткани пробуждались, восстанавливалось кровообращение. Он не мог ни шевелиться, ни даже кричать. Под конец он почти полностью пришел в сознание. Слух вернулся первым, раньше, чем зрение. Он слышал вокруг голоса, но не понимал, что это за язык.

Сколько прошло времени? Еще прежде, чем угасла боль, этот вопрос гудел в его мозгу.

Ответ он получил не сразу. Сквозь полузабытье Дрейк почувствовал укол инъекции. Тут же он вновь отключился. Провал…

Он открыл глаза. Тихая, залитая солнцем комната не слишком отличалась от лаборатории «Второго шанса», где он уснул. Когда-то…

На него смотрели двое, мужчина и женщина. Они негромко переговаривались между собой. Как только они поняли, что пациент очнулся, мужчина нажал в какую-то точку сегментированной стенной панели, после чего медики продолжили подключать два каких-то сложных и непонятных устройства.

Белая створка двери отъехала в сторону. Человек, стоявший на пороге - с темными волосами и то ли начисто выбритым, то ли по-женски гладким лицом, - показался Дрейку каким-то андрогином. Он (или она?) подошел к койке и посмотрел на Дрейка довольно, почти по-собственнически.

- Как вы себя чувствуете?

«Мужчина», - догадался Дрейк. Человек говорил по-английски, только со странным акцентом. Это обнадеживало. Засыпая, Дрейк боялся двух вещей: что его оживят, когда лекарство для Аны еще не будет придумано, и что до разморозки лет пройдет этак пятьдесят тысяч, и он, став живым ископаемым, не сумеет объяснить людям будущего, что ему нужно.