Наброски пером (Франция 1940–1944) - Анджей Бобковский

в двух томах были опубликованы в 1957 году Литературным институтом в Париже. Бобковскому было уже 44 года, он давно жил в Гватемале. Дневник вызвал почти безоговорочное восхищение критиков. О нем с одобрением отзывались в эмиграции и в Польше, хотя рецензии Пшибося[15] и Херца[16] были изъяты цензурой. Бобковского похвалил «сам» Гомбрович.

Первое отечественное издание «Набросков пером» появилось лишь в 1988 году, да и то в самиздате. Через семь лет вышло первое официальное издание. Дневник стал одним из самых значимых текстов для поколения военного положения, для которого «Наброски пером» со вписанными в них жестами свободы и независимости стали культовой книгой. Всенародную карьеру «Набросков…» усилило прекрасное эссе Романа Зиманда[17], прочитанное во время знаменитой сессии по «запрещенной литературе» в 1981 году. Отличные рецензии написали Кшиштоф Дыбцяк, Ян Зелиньский, Кшиштоф Цвиклиньский, Анджей Хорубала, Мацей Новак и многие другие.

Однако у «Набросков пером» были и скептические читатели. Они ставили под сомнение прежде всего подлинность записей Бобковского, особенно в тех случаях, когда автор говорит о военных событиях, предугадывая не раз с удивительной точностью их развитие. Некоторые критики утверждали, что это результат последующих исправлений, с чем категорически не соглашался автор. Сравнение дневника 1957 года с фрагментами, опубликованными сразу после Второй мировой войны, показало только, что Бобковский тщательно оттачивал стиль и композицию своих записей. Лишь недавно Лукаш Миколаевский сопоставил рукописи «Набросков пером», хранящиеся в Нью-Йорке, с печатным вариантом. Оказалось, что между ними есть серьезные отличия. Бобковский скомпоновал военные записи таким образом, что они стали похожи на автобиографию или, по мнению других, своеобразный роман. Что не менее интересно, в версии 1957 года автор «Набросков…» конкретизировал свое отношение к коммунизму, а также значительно смягчил антиамериканские акценты и, наконец, полностью удалил критические замечания в адрес евреев.

Этот вопрос стал предметом интересной полемики, которая, вероятно, не скоро закончится. Имеем ли мы дело с двумя разными текстами или с вариантами? И какие «Наброски пером» «подлиннее» и «лучше»? Как воспринимать переделки Бобковского? Как свидетельство тщательной работы над текстом в результате политической эволюции писателя или как конформизм и подчинение духу времени?

Возможно, через некоторое время мы будем иметь дело с ситуацией, аналогичной истории с дневником Леопольда Тырманда 1954 года, то есть с двумя версиями одной и той же книги, показывающими Бобковского в разные моменты его биографии. Но и тогда, мне кажется, «Наброски…» останутся литературным шедевром.

Бобковский и Россия

«Наброски пером» уже переведены на французский, немецкий и украинский языки, а в 2018 году в США вышел перевод на английский. Интересно, что в переводах дневник Бобковского часто имеет другое название, например, в Америке он издавался как «Wartime Notebooks»[18], а на Украине — как «Війна і спокій»[19].

Русский перевод — пятый по счету, подтверждает растущее значение этой книги. Для русского читателя, вероятно, особенно интересными и даже шокирующими будут отрывки, посвященные России и ее культуре. Они, как правило, критичны, ведь Бобковский в юмористической биографии, написанной незадолго до смерти, признавался, что он был «либеральным реакционером реалистичного антиинтеллектуального оттенка с сильными акцентами антикоммунизма и зоологической ненависти к России, привитой ему отцом».

Это особенно заметно в «Набросках…». Бобковский повторяет свое признание: «Я ненавидел Россию с детства, всеми фибрами, как и отец, который до такой степени ее не переносил, что и в Варшаве ему пахло Россией». Более того, он добавляет: «Я никогда не стану спорить о материальном богатстве России, но считаю, что духовных достижений у нее мало, если они вообще есть». То же касается резких оценок Льва Толстого (его знаменитое «я не могу» как реакция на «Войну и мир»[20]), Николая Бердяева и Федора Достоевского. В русских он видит «мастеров бесчувствия, рациональных преступлений и математическо-абстрактных душевных комплексов, возникающих под влиянием не чувства, а мысли». В то же время его беспокоит тяга его любимой Франции к России, которую он объясняет «классовой симпатией» или — в случае с Советами — «духовной нитью хамства». Бобковский опасается последствий польско-советского пакта 1941 года, который он сравнивает с соглашением, заключенным между кроликом и коброй. «Россия, — утверждает он, — как всегда, не хочет той Польши и такой Польши, какой она сама хотела быть». Чтение «Нового Средневековья»[21], в свою очередь, побуждает его высказаться об общей для всех славян, а значит, и для русских, и для поляков, «мутной» философии, которой, привержены Мицкевич и Достоевский.

Антироссийский комплекс следует рассматривать частично в контексте тогдашней эпохи, антикоммунизма, галицийских корней и семейного опыта Бобковского, частично же в контексте чтения им во время войны известной книги Астольфа де Кюстина о России и, наконец, в «хулиганском», то есть скандальном, аспекте, столь характерном для дневника и всего творчества писателя.

Как бы то ни было, критичное отношение Бобковского к Рос-сии уникально в польской литературе, особенно в кругу близкой ему «Культуры». Гедройц, Чапский и Герлинг-Грудзиньский относились к России гораздо более дружелюбно, они обожали русскую литературу и — что, может быть, самое главное — отделяли большевизм от России. Для Бобковского большевики — это русские и vice versa[22]. В 1958 году он спорил с Гедройцем о «Братьях Карамазовых». Для Бобковского это была — за исключением «Легенды о Великом инквизиторе» — «полная чушь, театральная, болтливая, неряшливая, воняющая дегтем и христианизированной спермой», для Гедройца — «великая книга».

Также стоит отметить, что автор «Набросков пером» критически относится ко всем нациям, в том числе и к полякам. Однако, когда Бобковский встречает конкретного человека, например русскую старушку-эмигрантку, эмоции у него совсем другие. Если же речь идет о русских писателях, то некоторые из них смогли избежать его осуждения. К примеру, Дмитрий Мережковский, по книгам которого Бобковский знакомился с европейским искусством и о смерти которого он с сожалением написал в дневнике. Сравнивая, в свою очередь, остроумие и сатиру при нацистском и коммунистическом режимах, он ссылается на Михаила Зощенко. Хочу добавить, что автор «Набросков пером» высоко ценил «Доктора Живаго» Бориса Пастернака и защищал русского писателя от нападок коммунистов в эссе «Великий Аквизитор»[23].

Все вышесказанное — дополнительный повод прочитать этот текст по-русски. Для меня, впервые прочитавшего военные записи Бобковского в 1986 году, они были увлекательной и невероятно актуальной книгой. Мне кажется, они актуальны и сегодня.

Анджей Бобковский

НАБРОСКИ ПЕРОМ

(Франция 1940–1944)

1940

20.5.1940

Тихо и жарко. Париж опустел и продолжает пустеть каждый день, но происходит это как будто тайком. Люди уезжают