Близкий друг - Джозеф Ле Фаню

Как я уже говорил, «Дельфин» был судном, ходившим прежде под командованием капитана Бартона; это обстоятельство вкупе с тем, что человек, давший объявление, приложил немыслимые усилия для того, чтобы оно попало в руки как можно большего количества людей — распространял огромными тиражами листовки, помещал текст по нескольку раз в различных газетах — навело доктора Ричардса на мысль о том, что беспокойное состояние капитана Бартона каким-то образом связано с адресатом этого объявления и что автором его является ни кто иной, как сам капитан.

Вряд ли стоит уточнять, что это были всего лишь предположения. Агент, поместивший объявление, не разгласил ни истинной цели его, ни имени человека, по поручению которого он действует.

Глава 4. Разговор со священником

Мистер Бартон, хоть и начал в последнее время завоевывать репутацию ипохондрика, на самом деле отнюдь ее не заслуживал. Не будучи по природе человеком жизнерадостным, он, тем не менее, обладал, что называется, уравновешенным характером и не был склонен без нужды падать духом.

Поэтому вскоре капитан начал возвращаться к прежним привычкам. Одним из первых признаков душевного выздоровления стали его появление на торжественном обеде у франкмасонов, в чьем достопочтенном братстве он давно состоял. Бартон, поначалу унылый и рассеянный, пил куда больше обычного — возможно, для того, чтобы развеять тайное беспокойство. Разогретый добрым вином и приятным обществом, он, что было ему несвойственно, раз говорился и даже стал шумноват.

В таком непривычно веселом расположении духа он и покинув компанию примерно в половине одиннадцатого; и, поскольку праздничное настроение легко переходит в галантное, ему пришло в голову отправиться немедля к леди Рочдейл и провести остаток вечера в обществе почтенной дамы и ее милой племянницы.

Вскоре он сидел в хорошо знакомой гостиной и оживленно беседовал с дамами. Не стоит думать, что капитан Бартон выходил за рамки, предписанные для чисто добрососедских отношений — он просто выпил немного вина, чтобы поднять настроение, но ни в коем случае не потерял голову и не утратил хороших манер.

В этом приподнятом расположении духа капитан вскоре позабыл смутные предчувствия, которые так долго отягощали его ум и в какой-то степени отдаляли от общества. Но по мере того, как вечер близился к концу и улетучивалось искусственное веселье, навеянное вином, болезненные страхи снова дали знать о себе, и мало-помалу капитан становился таким же мрачным и рассеянным, как прежде.

Наконец он ушел, ощущая всем существом приближение чего-то зловещего, обуреваемый тысячами дурных предчувствий и тем не менее пытаясь в душе бороться с ними или хотя бы делать вид, что он их не замечает.

Именно это гордое презрение к тому, что он считал своей слабостью, и толкнуло капитана на отчаянный поступок, который конце концов привел его к приключению, тому самому, о котором я и собираюсь рассказать.

Мистер Бартон мог бы остановить кэб, но хорошо сознавал, что столь сильное нежелание идти пешком проистекает из чувства, в котором он упорно отказывался признаться даже самому себе: суеверного страха.

Он также мог бы вернуться домой иным путем, обогнув улицу, против которой предостерегал его таинственный корреспондент, но по той же причине отверг эту мысль и с отчаянной решимостью, словно желая ускорить наступление неизбежной развязки, отправился хорошо знакомым маршрутом, туда, где в Памятную ночь начались его страдания. Он твердо вознамерился выяснить, есть ли у его страхов реальная подоплека; если же ее нет, окончательно доказать их иллюзорность. По правде говоря, даже лоцман, ведущий корабль под дулами вражеской батареи, не исполнен столь суровой решимости выполнить задачу, как та, что овладела в тот злополучный вечер капитаном Бартоном. Затаив дыхание, он шел по безлюдной улице, на которой его преследовало некое злокозненное существо; всеми силами скептицизма, всеми доводами разума он был бессилен разубедить себя в этом.

Капитан ровным шагом торопливо шел вперед, едва дыша от напряженного ожидания чего-то ужасного. Однако на этот раз его не преследовали призрачные шаги за спиной; пройдя без приключений три четверти пути, он решил, что наваждение наконец оставило его, и почувствовал себя увереннее. Впереди показалась череда мигающих масляных ламп, обозначавших многолюдные улицы.

Однако ему недолго довелось поздравлять себя с избавлением от напасти. В сотне ярдов позади него прогремел ружейный выстрел, над головой просвистела пуля. Первым побуждением капитана было броситься в погоню за убийцей; однако по обеим сторонам дороги, как я уже говорил, выстроились фундаменты неоконченных домов, за ними тянулись пустыри, усеянные за брошенными печами для обжига извести и кирпича и прочим строительным мусором. На улице царила тишина, такая глубокая, словно от сотворения мира ни один шорох не нарушал ее темного неприглядного безмолвия. В тишине не раздавалось ни шагов убегавшего злодея, ни какого-либо другого звука, указывавшего направление, в котором он скрылся, и капитан понял, что любые его попытки в этих обстоятельствах, в одиночку, догнать убийцу обречены на неудачу.

Капитан Бартон находился на волосок от смерти и чудом избежал ее; переполненный смешанными чувствами, он торопливо, однако, не переходя на бег, продолжил путь.

Постояв, как я уже сказал, несколько секунд, капитан пустился в обратный путь. Не успел он пройти и десяти шагов, как перед ним вырос столь запомнившийся ему человек в меховой валке. Встреча была мгновенной. Человечек прежней сбивчивой походкой, с тем же угрожающим видом шагал навстречу. Когда он проходил мимо, капитану послышался яростный шепот: «Жив еще! Жив еще!»

Душевное состояние мистера Бартона начало к этому времени сказываться на его здоровье и внешнем виде, причем настолько отчетливо, что трудно было не заметить произошедшей с ним перемены.

По каким-то причинам, понятным лишь ему самому, капитан не спешил сообщать властям о покушении на свою жизнь; напротив он ревностно хранил эту тайну и впервые упомянул о ней, и то по строжайшему секрету, одному джентльмену, обратиться к которому вынудили его невыносимые душевные муки.

Несмотря на овладевшую им черную меланхолию, капитан Бартон, не имея ни малейшего намерения возбуждать в обществе ненужные слухи об охлаждении в отношениях между ним и мисс Монтегю, был вынужден делать над собой усилие и сохранять на людях бодрый и уверенный вид.

Капитан Бартон столь ревностно хранил в тайне подлинную причину своих страданий и все обстоятельства, с ними связанные, создавалось впечатление, будто он и сам не до конца уверен в источнике своих гонений и что природа его остается загадкой для него самого.