Близкий друг - Джозеф Ле Фаню

Меня, однако, изумило поведение капитана Бартона. Я знал, что он человек храбрый, способный без трепета взглянуть в лицо настоящей опасности — тем более странной показалась мне его реакция. Он отступил от человечка на пару шагов и то ли в бешенстве, то ли в ужасе молча схватил меня за руку, а когда незнакомец исчез, грубо оттолкнул меня, пробежал следом за ним несколько шагов, растерянно остановился и присел на скамью. Никогда я не видел его таким напуганным. Неизмеримая мука исказила суровое лицо.

— Ради Бога, Бартон, скажите, что случилось? — спросил Норкотт, наш товарищ, не на шутку встревожившись за друга. — Вам нехорошо? В чем дело?

— Что он сказал? Я не расслышал. Что? — вопрошал Бартон, не обращая внимания на спутника.

— Что за ерунда, — удивленно произнес Норкотт. — Какая разница, что он там сказал. Да, Бартон, вижу, вам и впрямь нехорошо. Я приведу кэб.

— Нехорошо? Нет, что вы, — пробормотал Бартон, с усилием стряхивая с себя наваждение. — Но, правду говоря, я устал — переработал малость. Да и заботы одолели. Знаете, я ведь был в Чансери, а судебный процесс — такое хлопотное занятие. Сегодня вечером мне и впрямь нездоровилось, но теперь уже лучше. Пойдемте дальше, хватит прохлаждаться.

— Нет, нет. Послушайтесь моего совета, Бартон, отправляйтесь домой. Вам нужно отдохнуть, вы очень плохо выглядите. Я непременно провожу вас домой, — настаивал его друг.

Я поддержал Норкотта. Нам не пришлось долго уговаривать Бартона. Он оставил нас, отказавшись от провожатых. Я не был настолько близко знаком с Норкоттом, чтобы обсуждать происшедшее, однако по некоторым замечаниям общего характера убедился, что он не более меня удовлетворен ссылками нашего друга на внезапное недомогание и что здесь кроется какая-то зловещая тайна.

На следующий день я зашел к Бартону, справился о нем у слуги и услышал, что капитан по возвращении накануне ночью ни разу не выходил из комнаты.

Впрочем, болезнь его несерьезная, и он рассчитывает поправиться через день-другой. Рано утром он послал за доктором Ричардсом, знаменитым в те дни медиком, имевшим в Дублине обширную практику, и беседа их, говорят, носила довольно странный характер.

Капитан рассказывал о симптомах своей болезни отрывочно и бессвязно, словно не был заинтересован в выздоровлении, и дал понять, что волнуют его проблемы куда более существенные, нежели нынешнее легкое недомогание. Он жаловался на сердцебиение и головную боль.

Доктор Ричардс задал ему, среди прочих, вопрос о том, не заняты ли его мысли некими тревожными или беспокоящими событиями.

Капитан поспешно и чуть ли не обиженно отверг это предположение. Тогда врач заявил, что, по его мнению, с пациентом не случилось ничего более серьезного, чем легкое расстройство пищеварения, сделал соответствующие назначения и хотел уже откланяться, как вдруг мистер Бартон, словно вспомнив о чем-то важном, остановил его.

— Прошу прощения, доктор, чуть не забыл. Вы позволите задать вам парочку медицинских вопросов? Возможно, они покажутся вам глупыми, однако я держал пари, и от ваших ответов зависит, выиграю ли я его. Надеюсь, вы простите мою безрассудность?

Врач охотно согласился ответить на все вопросы.

Бартону, казалось, нелегко было начать; он помолчал с минуту, подошел к книжному шкафу, вернулся обратно, наконец сел в кресло и произнес:

— Вопросы мои покажутся вам ребяческими, однако без них я не смогу выиграть пари. Вначале я хотел бы узнать кое-что о столбняке. Если человек страдает этим заболеванием и умирает от него не до конца, а так, что врач невысокого мастерства констатирует смерть — может ли он в конце концов поправиться?

Врач улыбнулся и покачал головой.

— Но… но ведь может произойти ошибка, — настаивал Бартон. — Предположим, что медик оказался невеждой — может ли он настолько войти в заблуждение, чтобы принять переход болезни в более тяжелую фазу за истинную смерть?

— Человек, который своими глазами видел смерть, — был ответ, — никогда не ошибется в случае столбняка.

Бартон задумался.

— Теперь я задам вопрос, пожалуй, еще более ребяческий. Но сначала скажите, пожалуйста, каковы установления в больницах других стран, например, в Неаполе? Не слишком ли они небрежны и расплывчаты? Не бывает ли там, например, ошибок при регистрации имен?

Доктор Ричардс признал, что недостаточно осведомлен в этой предмете.

— Хорошо, доктор, тогда я задам свой последний вопрос. Вы, может быть, посмеетесь, но мне необходимо выяснить это. Существует ли на свете такая болезнь, которая заметно уменьшает и рост человека, и все его размеры — болезнь, при которой человек как бы сжимается во всех пропорциях, но тем не менее полностью сохраняет свой внешний облик — за исключением только роста и объема? Существует ли среди всего многообразия человеческих недугов такая болезнь, пусть редчайшая, малоизвестная?

Доктор улыбнулся и решительно ответил:

— Нет.

— Тогда скажите, — внезапно переменил тему Бартон, — если человек имеет веские основания бояться нападения со стороны сумасшедшего, который находится на свободе, может ли он получить ордер на его арест и помещение под стражу?

— Вопрос этот скорее юридический, чем медицинский, и не входит в мою компетенцию, — ответил доктор Ричардс. — Но, полагаю, если вы обратитесь в магистрат, они отдадут соответствующее распоряжение.

После этого врач откланялся, однако, не дойдя до парадных дверей, вспомнил, что оставил наверху тросточку. Явился он как нельзя более некстати: в камине догорал листок бумаги, в котором доктор узнал собственные назначения, а Бартон в унынии и страхе сидел рядом и смотрел в огонь.

Доктору Ричардсу достало такта сделать вид, будто он ничего не заметил, однако для себя он пришел к выводу, что болезнь капитана Бартона гнездится в его мозгу, а не в теле.

Несколько дней спустя в дублинских газетах появилось такое объявление:

Вниманию Сильвестра Йелланда, бывшего матроса на борту королевского фрегата «Дельфин», или его ближайших родственников! Обратитесь в контору мистера Хьюберта Смита, адвоката, на Дейм-Стрит, и вы получите весьма выгодное для вас известие. Если заинтересованные стороны не желают привлекать излишнего внимания, просьба обращаться в любое время до двенадцати часов ночи. Строжайшая секретность и конфиденциальность всех переговоров гарантируется.

Как я уже говорил, «Дельфин» был судном, ходившим прежде под командованием капитана Бартона; это обстоятельство вкупе с тем, что человек, давший объявление, приложил немыслимые усилия для того, чтобы оно попало в руки как можно большего количества людей — распространял огромными тиражами листовки, помещал текст по нескольку раз в различных газетах — навело доктора Ричардса на мысль о том, что беспокойное состояние капитана Бартона каким-то образом связано с адресатом этого объявления и что автором его является ни кто иной, как сам капитан.