Мы придем на могилы братишек - Валерий Горбань

— Какой тут, к Аллаху, отдых? — понимающе усмехнулся собровец. — Эти орлы сегодня все, что шелестит, блестит и «кажется» перестреляют. Через пятнадцать минут после наступления темноты весь боекомплект рассадят.

— Патроны не проблема, — махнул рукой Шопен, — запас есть, поделимся. Тут снайперы по ночам постоянно лазят. А сегодня могут специально собраться: поохотиться на свежачка. Слышь, командир, — хлопнул он бамовца по плечу, — Тебя как зовут-то?

— Володя.

— Игорь. А Душман Серегой крещен… Володя, ты на посты сегодня офицеров старшими ставь. А где не хватит, мы с Серегой своих ребят дадим. Чтобы твои дуриком не стреляли. А то стемнеть не успеет, как получишь «груз двести».

Тот благодарно кивнул и отправился хлопотать по размещению своего батальона.

— На КПП новые гости. Сердитый женский голос отчитывает постовых:

— Ну и что ты, стрелять будешь? Ты иди вон в бандитов стреляй. А меня не пугай, я уже такая пуганая, что дальше некуда!

У шлагбаума стоит молодая женщина, симпатичная, но изможденная, уставшая, одетая в старенькое платье. На лице синяк громадный. Возле нее пять ребятишек в возрасте лет так от трех до двенадцати. Младшая за подол уцепилась, испуганные глазенки на часовых уставила. Моргает, кулачком веки трет. А по векам, на ресницах — гной зелеными сгустками. Ручонки в цыпках, худющие, голубые прожилки сквозь кожу светятся. Остальные к старшему пацану прижались. Смуглый, черноволосый, как пружинка сжался. Но глаза карие, взрослые — бесстрашно смотрят.

— Что случилось? — Шопен подошел.

— Где тут у вас комендант?

— Комендант в комендатуре. А ты что так развоевалась, красавица? Тут вроде все свои?

— Свои — это которые спасают! А которые нас бандитам отдают, это хуже боевиков!

— Ну-ну-ну… Ты что?! Что приключилось-то, говори толком?

— Здесь говорить? Может еще в лужу (на огромную лужу перед КПП кивает) встать?

— Э, милая. — Шопен улыбается озадаченно, — Да ты сама — боевик в юбке. На нас уже давно так никто не нападал…

— Нападешь тут! — голос к истерике близок, звенит, срывается, — Сколько можно в подвале дрожать?! Каждую ночь эти твари приходят, измываются, пугают… Вчера булку хлеба раздобыла, а сегодня крошки не съели… Лекарств никаких, Ты на детей посмотри…

— Да здесь тоже не курорт, стреляют каждый день… Ты ж пойми… Ладно…Собирай свой детсад, пошли. Как зовут-то?

— Наташа.

Четверо омоновцев расселись на низком кирпичном заборчике, с вожделением рассматривая только что купленный у пацанов-чеченцев вафельный торт. Питон, высокий боец с вальяжными «рисованными» манерами и шкодной щербатой улыбкой, достал жуткого вида кинжал, и, изображая самурая с двуручным мечом, примерился, будто собираясь рубануть тортик с размаху.

— Подожди-ка секунду, — Шопен, притормозив в сторонке Наташу с ее детсадом, к своим ореликам направился.

— Другого места не нашли? Или в расположении тортик не такой вкусный будет? Обязательно надо устроиться у всех на виду, чтобы любой дурак вам мог напоследок пулю засадить?

Долгая пауза повисла.

— Вы меня плохо поняли?!

— Да еще рано, командир. До темноты еще час, если не больше… Мы быстренько, — в голосах бойцов явно ощущались просительные нотки, видно было, что особо спорить с командиром никто не намерен. Только Питон всем своим видом выражал недовольство заслуженного ветерана, которому, словно мальчишке, осмелились сделать такое пустяковое замечание.

— Ну да, вы с духами обо всем договорились…

— Да ладно. Тишина в городе. Вон комендатура тоже отдыхает. И ничего, — наконец подал голос и Питон.

Шопен оглянулся. Действительно, недалеко от омоновского поста, под стенкой комендатуры, несколько офицеров курили, сидя на корточках, и весело смеялись над какими-то байками жизнерадостного помощника коменданта по работе с населением.

— Марш в расположение, — голос Шопена не оставил никаких шансов на продолжение дискуссии.

Бойцы дружно поднялись, поплелись к зданию. Питон, досадливо лакомство в коробку запихнул, газетку, что на заборе расстелили, скомкал со злостью, в сторону чеченских домов запулил.

Командир улыбается язвительно:

— О! Еще один ребеночек. Губки надул. Давай мы тебя в этот детсадик тоже возьмем?

Питон взгляд поднял и, будто в стену уткнувшись, замер.

Малыши, в нескольких шага стоя, глазенками в тортик вцепились, оторваться не могут. Наташа голову наклонила, детей подталкивает:

— Пошли, пошли!

Двинулись послушно, но головенки у всех к коробке яркой, как стрелки компасов к Северу, повернуты.

— Ну, командир, весь аппетит отбил, — Питон в несколько шагов детвору догнал, сунул тортик самой маленькой.

— Эй, кнопка! Держи! Только со всеми поделись!

Девчушка вцепилась в коробку, серьезно головой кивает. Остальные восторженно то на подарок, то на Питона смотрят. Улыбнулся боец, еще что-то шутливое сказать хотел, но перехватило горло, все слова застряли. Развернулся резко, побежал своих догонять.

От комендатуры снова взрыв смеха донесся. Шопен на веселую компанию посмотрел, с досадой плечами пожал. Потом перевел взгляд на частные дома за линией постов. Улица была пуста. Исчезли чеченские пацаны. Будто испарились сидевшие на корточках у домов мужчины. Опустели дворы. В переулке мелькнула женщина. Таща за руки двух ребятишек, она опасливо оглянулась в сторону комендатуры и торопливо скрылась за поворотом.

Шопен нахмурился, подхватил девчушку с тортиком на руки.

— Ну-ка, клопы, давайте шагу прибавим.

В комендатуре никого не было. Только связист в своей конурке лениво переговаривался с кем-то из своих эфирных собратьев. Усадив детей за столы в большой комнате, служившей кухней, столовой и штабом одновременно, Шопен пообещал:

— Сейчас я нашего главного кормильца найду, тот с вами быстро разберется.

В дверях он столкнулся с помощником коменданта по тылу. Тот вел, обняв за талии, сразу двух телевизионщиков и весело приговаривал:

— Так, ребятки, сейчас для тренировки махнем по соточке, а за ужином уже — как следует.

— Тезка, где комендант? — озабоченно спросил Шопен.

— У себя, а что?

— Что-то мне не нравится…

Серия разрывов легла перед сидящими на улице офицерами, расшвыряла их в стороны. Совсем близко, из кустов, из-за стоящей метрах в ста старой, разбитой кочегарки хлестанули автоматные очереди.

С первыми разрывами, стоявшие на постах омоновцы и собровцы среагировали почти мгновенно, из всех стволов ударили по краю «зеленки». Небольшая группа, под прикрытием огня товарищей, кинулась к упавшим, выхватила их из под огня. Кого на спине, кого волоком — вбросили в коридоры комендатуры, тяжко дыша, попадали на пол, прислонившись к стенам.

Мимо них, грохоча тяжелыми ботинками, пронеслась группа резерва. В руках — автоматы, пулеметы, коробки с запасными лентами. За спинами — по две-три «Мухи». Разгрузки до отказа набиты боеприпасами для себя и для тех, кто только что по «зеленке» отстрелялся. Через запасной вход, прикрытый стеной мешков с землей, вынырнули на улицу. Сквозь черные султаны, сквозь струи трассеров рванули врассыпную, к постам. К братишкам.

И пошла бойня!

Раненых в спальное помещение перенесли. Двое — тяжелые. Их на кровати уложили. Трое, исполосованные поверхностными ранениями, кряхтя камуфляж стаскивают, шальными от шока глазами кровавые дорожки на собственном теле рассматривают. Еще двое стоят, покачиваясь, трясут головами, пытаются звон от контузии из ушей вытряхнуть. Айболит и все, свободные от боя, друзьям помогают: кровавое тряпье срезают, промедол колют, раны перевязывают.

В одной из комнат — телевизионщики.

Молодой коротко стриженый крепыш в туго натянутой на груди камуфляжной футболке, сидя на ящике из-под патронов и держа в руке микрофон, раза три подряд, под аккомпанемент автоматных очередей пытается начать репортаж:

— Наша съемочная группа находится в одной из комендатур города Грозный…

Грохот разрывов, сверху сыпется что-то, репортер вжимает голову, снова начинает:

— Наша съё…

— Ё… твою мать, — как бы заканчивает его фразу ворвавшийся боец, — засел, падла в кочегарке, из-за кирпичей не выковырнешь, «Муху» дайте!

— Лучше «Шмелем» зажарить! — отзывается другой, стоя на коленях недалеко от журналистов, и разрывая полиэтиленовую упаковку огнемета.

-«Шмеля»? Давай «Шмеля», возбужденно кричит боец. Пританцовывая от нетерпения, ждет, пока ему отдадут оливкового цвета трубу со смертоносной начинкой и, подхватив ее наконец, выскакивает на улицу, в грохот и трескотню.

— Наша съемочная группа находится в одной из комендатур города Грозного. Вот уже три дня, как действует подписанное командованием федеральных войск и Асланом Масхадовым соглашение о прекращении огня. Но вопреки законам жанра нам сегодня не придется сказать не слова. За нас говорят автоматы…