Замыкание времени. Стихи разных лет - Василий Бетаки

Из трех беленых арок. Три кометы

На миг хвосты расстелют над росой...

Смотри восход — сквозь звонницу! Такого

Нигде ты не увидишь, кроме Пскова.

СЛЕДЫ НА СНЕГУ

(Псков 1970)

... И снег на площади — бумага.

Условны черточки людей.

А там — всего-то два-три шага

От освещенных площадей —

И вот Приказная Палата

С огромным в темноте крыльцом,

И в эту темноту куда-то

Углом врезающийся Кром.

Он непомерно вертикален.

А две замерзшие реки

Лежат и сходятся в провале,

Где снег летит на огоньки.

В ночи от Троицкой громады

До двух мостов — по триста лет...

Тут Арсенал. Обрыв от сада.

Глубокий снег. Глубокий след.

На три или четыре века

Нас только трое: я, да ночь,

Да ветер, падающий в реку,

Чтобы смолчать и не помочь.

А за рекой Козьма с Демьяном

Грозят бунтарским куполком,

И звонниц черные прораны

Бредут по снегу босиком.

От них до той кинорекламы

Пятьсот шагов да триста лет,

Ворот вневременная рама,

Глубокий снег, глубокий след.

* * *

Г. У.

Как там зимний Новгород?

Расскажи.

Вьюга ль над стеной встает

И кружит?

Звезды ль с неба капают

Как смола?

Крыты ль снежной калькою

Купола,

Так, что видно золото

Напросвет?

Ах, белому ли городу —

Белый снег?

Он и летом, Новгород,

Всех белей!

Церковки — как головы

Лебедей,

С клювов смотрят на реку

Облака,

Словно в Волхов налили

Молока!

А зима — как выбелит

Все вдвойне,

Ничего не выделит:

Снег ли, мех,

Брошен зимний Новгород

В синь лесов

Весь, как шубка новая

Из песцов.

Серебрит, пуховая...

А теперь —

Ты возьми-ка Новгород

Да примерь!

А волосы-вороны

С синевой

Выпусти на ворот

На снеговой,

Поглядись-ка в зеркало,

В Ильмень-лед:

Шубка — искры зернами!

Что, идет?

С каблуков до ворота —

В белизне...

Белому ли городу —

Да белый снег?

То-то ты пришлась ему

Ко двору:

Волосы цыганские

К серебру,

К белизне — для ясности —

Черноты...

.....................................

Вот такие ж разные

Я и ты.

КИРИЛЛОВ

Над праздничным лесом осенней России,

Над Сиверской синью

На башнях Кириллова росы осели, озерные, сизые.

Скрипят флюгера на шатрах островерхих...

А может быть — ветви?

«И яростен был Ферапонт, а Кирилл был медлитель...»

(а листья кленовые — прямо на плечи)

«Ушел Ферапонт, а Кирилл монастырь заложил...

Но как далеки от пергаментной речи,

От слов летописных

Сейчас мои мысли...

Ну да, монастырь... Исихасты... Но будь вы хоть трижды

монахи —

Возможно ли Богу с такою безбожной, щемяще-земной

красотою смириться?

Какой невозможный Художник

Для города выискал место такое,

Чтоб белые башни за тридевять рек от столицы

В гордыне поставить над этим безлюдным покоем?

Да, крепость... А в общем, зачем она — крепость

В таких недоступных российских глубинах?

Тут кажется крепость — каприз и нелепость:

Ну с кем тут рубились?

С грехом окружить, а не то чтоб свалить ее —

Наверное, целую армию надо!

В кого тут палили? Какой очумелый политик

Тянул эти стены, достойные стольного града?

Другие же стены серебряно в озеро влиты,

Где белая грань опрокинутых башен струится,

Где так бестелесно и зелено зыблются плиты...

Кириллов ли?

Китеж ли?

...Лес и молчанье.

Качанье небес под ногами.

Становятся ликами лица, и лицами листья...

Ни храмов не надо, ни битвы:

Камням да деревьям начнешь, как язычник, молиться,

Затем, что ни в битву не верится тут, ни в молитву —

Лишь в белые стены, да в грустные русские листья.

ОСТРОВ

Так он и вправду — остров?

Из-под цепного моста

Два нешироких русла

Легли через века...

Как фресок брови грустные,

Как черточки «легатто»...

Не так уж велика ты,

Великая река!

Лабазов арки затхлые

На плоских площадях,

Да звездочки заплатами

Под дождичком заплакали

На синих куполах...

Беленые церквушки —

Кустарные игрушки

На низком островке...

Когда б не цепи моста —

Уплыл бы, верно, Остров,

Как баржа по реке!

Уплыл бы!

А куда?

Куда течет вода!

При ветре ли, без ветра —

В столетье по сто метров...

Без перепляса перемен

Ты заплутался в трех веках,

В забытых снах, как в трех соснах...

Но что ты получил взамен

За отрицание времен?

Остался на себя похож?

И все, считаешь, на местах?

Гремят вериги на мостах,

Скрипят вериги на мостах...

Ты, может быть, чего-то ждешь?

Юродствуешь или поешь?

Или тихонько молишься?

...Автобусами пользуешься,

Да семечки плюешь

На свой бульварчик козий,

На мир чужой и пестрый,

На церкви и на цепи,

На лужи и на космос...

Да ты и вправду остров,

Когда вот так живешь!

ТАЛЛИН

1.

Там, где мостовых лиловый камень

Редко под колесами дрожит,

Там, где над вторыми этажами

Выступают третьи этажи —

Как ступеньки, только вверх ногами,

Там, где тускло светят витражи,

Словно пестрый свет их еле жив,

Там, в клещах у городского вала,

Улица осталась, как была:

Лишь бы только стен не задевала

Алебарда поперек седла!

Там о чем-то грает вороньё

У оград, захлеснутых сиренью...

Кажется — бесшумный вал ее

По ветру унес в небытие

Четырех столетий поколенья.

Копья шпилей лезут в небеса

Жесткими гранеными концами...

Только вдруг — за тихими зубцами

Всплеснута проспекта полоса!

Колокол или трамвай звонит?

Не понять: четыре века смяты.

Был шестнадцатый — и вдруг двадцатый

Сразу, непосредственно за ним!

Смотрит сверху, флюгером вертясь,

Ко всему привычный Старый Тоомас

На аргон реклам и на автобус,

На столетий порванную связь.

2.

Устья улиц — как пролеты ворот,

А на крышах — без счета ворон,

Тут веками обтерты углы,

Старой ратуши арки тяжелы.

Ухмыляясь, наблюдает за мной

Старый Тоомас, человечек смешной.

Он над ратушей на шпиле, Старый Тоомас,

Беспрестанно пляшет старый танец,

Он не чувствует веков на плечах...

Кто ты, Тоомас, ты кузнец или бочар?

Ты ли обручи для бочек ковал?

Ты ли в крепких доньях доски стыковал?

Ты ли темным пивом потчевал народ?

Ты ли стражем был над сотней ворот?

Ты ли в море провожал рыбака?

Над Эстонией вращаются века,

Над Эстонией на шпиле кружа,

Ты стоишь, ее истории душа!

Нет в судьбе ее ни льва, ни меча...

Слушай Тоомас, ты — кузнец, или бочар —

Слазь со шпиля — видишь кружка полна,

Ну, давай, по кружке пива, старина! 

ДИЛИЖАНС

Утихнут годы, дни слежатся

Под гнетом памяти...

А в Тихвин ходят дилижансы

По снежной замяти...

Они автобусами прикинутся,

И в это веря,

Автоматические раздвинутся

Гармошкой двери.

А кони, снежно-белогривые

Враждуют с прозою.

Кондуктор отрывает криво

Билеты розовые...

Сидят туристы с рюкзаками,

Курсистки с косами,

Монах какой-то рядом с нами

и Римский-Корсаков.

За снежной пылью от копыт,

За дымом выхлопов

Он слушает, как Тихвин спит,

В ветвях нагих пропав...

За монастырскими стенами,

За дымной фабрикой —

Пирог, слоеный временами, годами, фактами...

Они в Скрижалях были строчками,

В музеях — латами,

И все смешались, оттого что

В с е г д а была Ты...

И от того, что в стеклах ватных,

В невнятной замяти,

Коней и дней невероятность

Следишь глазами Ты. 

* * *

В окна мне глядят Юпитер и Париж.

...Где-то там ночная питерская тишь.

А в Воронеже — вороны на крестах,

У них черные короны на хвостах.

И растаяло созвездье Гончих Псов,

И пластается туман из-за лесов,

Где молчит, как берендеева страна,